Читать книгу "Тонкая математика страсти - Андрей Курков"

А внизу снова стреляли. И по улицам ехали какие-то машины, рыча моторами, и что-то они везли в своих закрытых маскировочным камуфляжем кузовах, но я уже не играл в эту игру.

Я спустился в свой номер, бросил прощальный взгляд на удобную кровать и побежал вниз по лестнице.

Выйдя из гостиницы, я сразу повернул за угол, избегая открытых пространств, и пошел по тропинке, петлявшей между кустов и деревьев и ведущей к набережной.

На пересечении тропинки с улицей пришлось остановиться, чтобы пропустить три грузовика, два из которых не были военными. Это меня удивило – на открытых кузовах машины везли кирпичи, металлические строительные леса и, кажется, мешки с цементом.

Оглядевшись по сторонам, я перебежал улицу и нырнул в продолжение этой тропинки.

Перестрелка еще продолжалась, но очевидно дело шло к концу. Вместо автоматных очередей звучали одиночные выстрелы, да и они тонули в шуме моторов въезжавших в город машин.

И вдруг совсем рядом раздался знакомый голос:

– Стоять! – по-командирски рычал на кого-то генерал Казмо. – Смирно!

Я осторожно пробирался на голос и внезапно остановился, пораженный.

На улочке перед генералом выстроились в шеренгу семь или восемь солдат. Все они были в военной форме, которую я сам однажды носил во Вьетнаме.

– Сержант! – рявкнул генерал. – Ваше отделение должно прочесать все постройки в конце набережной! Пленных не брать!

– Слушаюсь! – в свою очередь рявкнул сержант и побежал со своими подчиненными выполнять приказ.

Мне захотелось убить генерала, но тут же я вспомнил о данном себе пять минут назад обещании.

А в это время снова зазвучал его голос.

– Ко мне! Быстро! – кричал он, но я не видел, к кому он обращался, пока перед ним не остановился Тиберий и еще один парень из его десятки.

– Где остальные? – строго спросил генерал.

– Там! – Тиберий показал рукой на небо.

– Патроны остались? – спросил Казмо.

– Нет, – сказал Тиберий.

– Хорошо! – генерал выглядел очень самоуверенно. – Быстро на виллу, передайте Феликсу приказ: выдать еще боеприпасов. Уйдете в горы! В плен не сдаваться! Исполняйте!

Тиберий и второй парень побежали за угол двухэтажного домика, стены которого радовали взгляд ласковым розовым цветом. Бежали они медленно, и видно было, как Тиберий припадает на правую ногу, а второй парень пытается поддержать его, не дать ему упасть.

Генерал тем временем посмотрел по сторонам и пошел себе спокойной походкой посередине улицы в сторону моего любимого кафе.

Я, наплевав на осторожность, пересек дорогу прямо за его спиной, но он не обернулся.

Тропинка вывела меня в задний дворик какого-то домика и там, увидев сарай и вход в погреб, я решил спрятаться.

Двери в сарай оказались наглухо забитыми, но зато погреб был открыт, и я спустился по мокрым бетонным ступенькам вниз, аккуратно прикрыв за собой крышку. Все сразу погрузилось в полную темноту, и я застыл на предпоследней ступеньке, боясь сделать следующий шаг. Но очень быстро глаза мои стали привыкать к темноте, и уже через минуту или две я смог различить самое светлое место в погребе – рядом с винными бочками в потолке находилось отверстие вентиляционной трубы, выходящей наружу, но, по-видимому, из-за того, что сверху эта труба была прикрыта зонтиком-колпачком против дождя, яркий свет в погреб не проникал. Но все равно под этим отверстием темнота была более разреженной, и я подошел туда, еще раз осмотрел небольшой погреб, пытаясь найти табуретку или хотя бы что-нибудь, на чем можно было бы сидеть, но ничего не увидел, и прислонился к бочкам, прислушиваясь к жизни наверху, в городе. Но там было тихо, или, что вполне возможно, никакие звуки просто не проникали в погреб.

Я стоял в этой тишине и сырости, и ощущал, как холод обволакивает меня, как зябнут пальцы на ногах.

А на город сейчас опускается вечер, и покрасневшее солнце готовится покинуть небосвод.

Я смотрел на стоявшие на полках бутыли с вином и, отвлекая свои мысли от холода, удивлялся, что даже в такой темноте стекло может порождать блеск, матовый, но заметный для глаз блеск.

Как раз, наверное, в это время на площади Святого Лаврентия должен был бы звучать выбранный мною гимн города, который так и не стал вольным. Подумать только, что именно сегодня должен был быть отпразднован первый День Независимости…

Все-таки это была прекрасная мечта! И вот только там, в погребе, я смог по-настоящему ее оценить. Даже обидно стало, что, наслаждаясь собственной свободой и мечтая о том, чтобы она продлилась до конца моей жизни, я практически ничего не сделал для этого. Даже проблема создания или поиска гимна была для меня довольно обременительной, а о чем-то еще я и думать не хотел: каждому свое – мне был поручен гимн, Тиберию – герб, остальным – бескровная или «кровная» революция и последующее построение свободного города-государства. Еще одна утопия окончилась приказом «пленных не брать!»

Это была прекрасная мечта. Наверное, единственная в своем роде.

И именно за ее неудавшееся осуществление отдали свои жизни ребята, получившие из рук генерала Казмо боеприпасы, а из уст его – весь набор призывающих к подвигу слов. «До последнего патрона… святая обязанность… свобода или смерть…» Ферзи никогда не погибают. В крайнем случае они сдаются. Погибают пешки…

Но все-таки это была прекрасная мечта.

Я провел рукой по торцевому кругляшу бочки – гладко обтесанный дуб, – потом опустил ладонь на деревянный краник, находившийся почти на уровне днища. «Интересно, – подумал я, – неужели вино в бочках не дает осадка?»

А холод уже огрубил кожу моих рук, лишив ее гладкости.

Но ведь никто не отменял сегодняшнего праздника. Никто не объявлял о том, что он не состоится. Просто те, кто знал о нем, или погибли, или убежали, или, как я, где-то прячутся… И никто не может мне помешать отпраздновать этот день здесь, в чьем-то погребе… Никто? Это я опять преувеличиваю. Могут, очень даже могут помешать, обнаружив меня здесь и помня о приказе: «Пленных не брать».

Но я не собираюсь лишать себя этого, может быть, последнего для меня праздника!

И я открыл краник и услышал, как зажурчал ручеек вина, проливаясь на пол погреба. Я подставил сложенные лодочкой ладони, подождал, пока они наполнились почти «до краев». Потом поднес ко рту…

– За свободу! – произнес я и окунул губы в прохладное, чуть-чуть терпкое вино.

После двух жадных глотков мой «ручной бокал» опустел, и я снова подставил его под журчащую струю.

Кажется, вино помогало от холода. Во всяком случае я больше не думал о сырости.

Я пил, пока не почувствовал, как отяжелел мой язык. А когда почувствовал это, то решил, что пришла пора петь гимн. И, выпрямившись, вытерев мокрые от вина ладони о спортивные брюки, я запел, безбожно фальшивя, но совершенно искренне: