Читать книгу "Пи*ец, сказал отец - Джастин Халперн"

О модных прическах

— Ой, бля, ребята твоих лет — они вообще умеют пользоваться расческой? Такой вид, словно на голову залезли две белки и трахаются.

Когда со мной заключили договор на книгу

— С тобой! Ты же ни слова, бля, не опубликовал за всю жизнь! Охуеть! Не верю! Ты, и вдруг!.. Ой, извини, я правда за тебя очень рад, серьезно, вот только поверить никак не могу…

Когда я «сидел на хвосте» у впереди идущей машины

— Я смотрю, ты любишь сидеть на хвосте… Во-во, боишься опоздать. Куда ты опаздываешь — баклуши бить?

Когда всех беспокоило, что мой племянник никак не заговорит

— Спокойно, когда надо, тогда и заговорит. Чего нервничать? Или вы думаете, он знает формулу вакцины от рака, но помалкивает?

О том, когда стоит обзаводиться детьми

— Для того чтобы заводить детей, любая пора в жизни — неподходящая. Зато для ебли любой момент — подходящий. Хитрую ловушку для нас Бог придумал.

Умей слушать и не пропускай мимо ушей то, что тебе говорят

— Иногда жизнь оставляет тебе на тумбочке стодолларовую купюру. И только со временем понимаешь: это плата за то, что она тебя отымела.

Как я упомянул в предисловии, в двадцать восемь лет я поселился у родителей, потому что расстался с девушкой. Не сказать, чтобы наш разрыв был супердраматичным — мы не срывались на крик, не осыпали друг друга проклятиями, я не хлопнул дверью с напутствием: «Ну тебя ко всем чертям!»

Собственно, это был не первый разрыв в моей жизни. Помнится, финалом одного романа стала фраза: «Иди на хуй, говнюк хуев». Тогда я с легкостью перевернул страницу: разве станешь маяться бессонницей из-за женщины, которая назвала тебя «говнюк хуев»? Сразу всю любовь отшибло. Если честно, мои первые романы я и сам считал какими-то несерьезными.

Но тут была совсем другая история: мы встречались три года, я был уверен, что мы созданы друг для друга, полагал, что в будущем мы поженимся. А она решила со мной порвать. Никакой конкретной причины не было — просто исчезла какая-то связующая нить. Мы и сами не могли понять, что не так. Между нами словно черная кошка пробежала! И теперь, когда я обосновался в родительском доме, меня то и дело брала тоска. Обычно я не афиширую свои переживания, но папа почуял неладное.

Как-то через неделю, когда я завтракал на кухне, папа подошел, положил руку мне на плечо:

— Иногда жизнь оставляет тебе на тумбочке стодолларовую купюру. И только со временем понимаешь: это плата за то, что она тебя отымела.

— Пап, не беспокойся, я держусь. Не надо меня специально веселить.

— Знаю-знаю, — ответил он. — Но должен же я что-то сказать, а? Я собирался отобрать у тебя хлопья и удрать, но это было бы жестоко, — и он хихикнул, надеясь разрядить обстановку.

На следующий день я проснулся в полседьмого утра. Спать больше не хотелось. Позевывая, в одних трусах, я побрел в гостиную. Папа сидел за столом — ел хлопья и читал газету.

— Во сколько ты проснулся? — спросил я.

— Не знаю — в пять, наверное. Как обычно.

— Ни фига себе! А чего так рано?

— Да я всегда рано встаю.

— А зачем? Пап, ты же на пенсии. Какой смысл рано вставать?

Папа отложил газету:

— Это что, допрос? Натура у меня такая — я жаворонок, а не сова. Чего пристал?

И снова закрылся газетой. Но немного погодя выглянул из-за листа:

— Ну, а ты чего рано встал?

Я пояснил, что проснулся и не могу опять заснуть. Папа встал и пошел на кухню варить мне кофе.

— Насыпать этой хрени, которую ты любишь? — окликнул он.

— Сухие сливки? Да, конечно.

Папа поставил передо мной кружку и опять погрузился в чтение газеты. Я взял себе хлопьев, залил молоком. Несколько минут мы просидели молча. Меня вскоре поглотили мысли о моей девушке и о наших счастливых днях вместе. Это было как банальная нарезка кадров в фильмах 80-х годов: герой с щемящим сердцем вспоминает, как они с подружкой гуляли, взявшись за руки, у моря, кормили щенка, устраивали шутливые сражения — брызгались друг в дружку взбитыми сливками. Но я поступил вопреки стереотипам — произнес вслух:

— Ох, что-то мне грустно.

— Гони грусть взашей. Сделай над собой усилие — другого выхода нет, — сказал папа, сложил газету вдвое и окинул меня испытующим взглядом.

Моментально развернул газету, вернулся к чтению. Двадцатисекундная пауза.

— Да я и сам понимаю: надо себя заставить. Но это легко сказать… У нее даже мои вещи остались. Как же быть? У нее мой телевизор, — сказал я, тупо помешивая хлопья.

— Хрен с ним, с телевизором. Забудь ты про свой телевизор. Разошлись так разошлись.

— Я его вообще-то за полторы тысячи купил, — не унимался я.

— Так съезди, забери свой драный телевизор и успокойся!

«К чему обсуждать эту тему? Легче не становится», — подумал я. Принял душ, оделся и сел работать над очередным материалом для сайта Maxim. По иронии судьбы это была блок-схема, наглядно изображающая различия между мозгом мужчины и мозгом женщины во время ссоры. Я трудился, не разгибаясь, до половины первого. Тут в гостиной появился папа. Он помахивал борсеткой — значит, куда-то собрался.

— Поехали на ланч. Я угощаю. Надень только шлепанцы какие-нибудь, и вперед.

Я устало встал с дивана, вышел из дома, сел в папину машину, и мы поехали под горку в мое любимое заведение — пиццерию «Пицца Нова» недалеко от нашего дома. Уселись, подставив лицо солнцу, на террасе, откуда видна бухта Сан-Диего с белыми стаями парусных яхт и моторок. Официантка принесла нам корзинку булочек с чесноком и два стакана чая со льдом. Папа отхлебнул чаю, посмотрел на меня искоса:

— Ты про меня ни хрена не знаешь.

— Ну-у… наверно, да… а что я должен знать? — опешил я.

— О моей жизни. О моей жизни ты ни хрена не знаешь. Потому что я никому не рассказываю.

И до меня впервые дошло: да, я действительно ничего не знаю. Конечно, мне были известны основные вехи папиной биографии: вырос на ферме в Кентукки, служил во Вьетнаме, женился. Первая жена родила ему двух сыновей, а вскоре после рождения второго, Ивэна, умерла от рака. Спустя девять лет папа женился на моей маме. Что до его профессиональной карьеры, то он защитил диссертацию по радиологии и всю жизнь занимался диагностикой онкологических заболеваний. И все. Оказывается, он абсолютно закрытый человек!

— Когда я был совсем молодой — только-только двадцать лет исполнилось, я безумно полюбил одну женщину, — начал папа, откусив от булочки. — Она была просто чудо. Настоящая красавица. И очень жизнерадостная.