Читать книгу "Мартина - Януш Леон Вишневский"

Открывая дверь после его третьего звонка, она застегивала последнюю пуговицу и нервно поправляла прическу, поглядывая на свое раскрасневшееся лицо в зеркале. Он стоял, смущенный, с рецептом в вытянутой руке. Она предложила ему чаю. Он отговаривался поздним временем, спешкой, некормленой собакой, одиноко ждущей его дома. Но все же зашел. Не хотел даже снимать плащ. Сел в кресло напротив и молча смотрел на нее. Она тоже не знала, что говорить. Спросила о собаке. Он улыбнулся. И заговорил. Она еще не встречала никого, кто мог бы так много и так интересно рассказывать о своей собаке. После его монолога у нее сложилось впечатление, что она знает о Гарри все, хотя на самом деле ей хотелось знать, почему в такое время собака дома одна. Но так и не узнала.

Потом они говорили о цветах на подоконнике в ее комнате; о книгах, которые она читала и о которых он никогда не слышал, но смог в этом признаться; о медицине, которую он начал изучать, когда после года учебы оказалось, что на юридическом, на который так рекламировал его отец-адвокат, мало кого заботит справедливость; о ее ангине, которая очень опасна, потому что может привести к серьезным болезням сердца; о его одиночестве в Варшаве; о значительно «более серьезных» одиночествах — как он это сформулировал — некоторых из его пациентов, которые нуждаются не столько в терапевте, сколько в психиатре, а он им помогает лишь тем, что выслушает их, разговаривает с ними и выписывает им сироп от кашля, и о том, что, когда ему делается очень грустно, он любит съесть малиновое мороженое. «Грусть». Это слово очень часто всплывало в их разговоре.

Около полуночи она заметила, что он все еще сидит в плаще, из-под которого виднеется белый халат. Сначала она пожалела, что не предложила сесть рядом с ней на диване, но чем больше проходило времени, тем сильнее ей хотелось, чтобы он спросил, нельзя ли ему остаться у нее на ночь.

Поразительно, но до сих пор с ней никогда ничего такого не случалось, а тому, что происходило, она не могла найти разумного объяснения. Особенно после всего, что она пережила с мужчинами, и принятых ею решений. А решила она прежде всего быть разумной. С первого свидания она чувствовала в его присутствии возбуждение, вызванное неодолимой, чуть ли не физической потребностью прикоснуться к нему. Она почувствовала это уже во время первого посещения его кабинета. Почему-то не стало препятствием то, что она видела его впервые и что это совершенно незнакомый мужчина, к тому же врач. Ему достаточно было посмотреть на нее или что-то сказать ей, как она сначала становилась робкой и смущенной, как девочка-подросток, потом странно беспокойной, а немного спустя просто бесстыдно-сладострастной. Ее обуревали фантазии, на которые она не имела права, с которыми должна была бороться и которых должна была стыдиться.

Короче, он и не спросил, и не остался, а когда уже был в дверях, она задержала его, сходила в кухню, достала из холодильника запакованный в фольгу кусок говядины и вручила со словами:

— Это для вашей собаки. Может, за это она простит меня, что я вас так задержала.

Когда он вышел, она села в кресло, в котором он только что сидел. Мечтательное настроение прошло, и она стала оглядывать комнату в поисках рецепта. Первым делом поискала на кресле. Потом осмотрела комнату. Рецепта не было и на столе около его чашки. На тумбочке в прихожей — тоже. Она была абсолютно уверена, что не брала от него рецепт. Он, должно быть, забыл и оставил его у себя! Она обрадовалась: если бы рецепт был единственным поводом его визита, он определенно оставил бы его здесь. У нее появился удобный предлог позвонить ему утром…

Не позвонила. Но на следующий день, во время обеденного перерыва, сама поехала к нему и оставила на столе у сидевшей перед его кабинетом удивленной регистраторши три цветочных горшка, которые утром взяла дома с подоконника.

Целый год после того памятного вечера она настойчиво выискивала в нем недостатки. Когда ей казалось, что нашла один, то вскоре с удивлением приходила к выводу, что этот недостаток не в нем и не его, а скорее в ней самой. И все никак не могла понять, почему интересный, молодой еще мужчина, который приглашает ее на ужин, слушает с ней концерты в филармонии, держит ее за руку в кинотеатре, гуляет с ней, ежедневно звонит, покупает ей цветы, знает, какой парфюм ей нравится, и расстраивается, когда она забывает шарф, не хочет раздеть ее и сделать с ней того, чего она возжелала уже через пару недель их знакомства. Как-то поздним вечером, через девять месяцев после их первой встречи, она взяла такси и без предупреждения приехала к нему на работу. Заняла очередь. На ней было ее любимое черное декольтированное платье, на ногтях вишневый лак, и от нее благоухало подаренными им духами. Молоденькая девушка, сидевшая за столиком и приглашавшая пациентов в его кабинет, все время смотрела на нее с нескрываемой настороженностью.

В тот день у него на приеме она была последней. Подошла к нему и, не говоря ни слова, стала целовать его. Через мгновение повернулась к нему спиной и медленно приспустила плечики платья. Он наклонил голову и стал губами ласкать ее спину. Он не знал, куда девать руки. Она перехватила их и нежно положила себе на грудь. Он попытался развернуть ее лицом к себе. Она высвободилась из его объятий, подошла к двери и повернула ключ в замке, встала рядом с дверью лицом к нему и спиной к стене, скинула платье и закрыла глаза.

Они заснули только под утро. Обнаженные, прижавшись друг к другу. На полу его кабинета.

После этой ночи в течение многих месяцев было так, как она это себе представляла или, скорее, как намечтала: интерес, нежность, страсть, чувственность, уважение, предупредительность и забота друг о друге. Каждый день она жила с уверенностью, а на следующий день получала новое подтверждение, что она — самое важное в его жизни. Чем ближе они становились, тем меньше грусти оставалось в его глазах. Той грусти, что была с ним с самого начала их знакомства, была частью его жизни и перешла в их отношения. Она видела собственными глазами, как ее присутствие возвращает ему радость. Это было для нее самым неопровержимым доказательством того, кем она стала душ него.

Трудно сказать, когда она влюбилась в него. Долгое время она боялась признаться в этом, даже если бы пришлось признаваться только себе самой. Желание, чтобы он всегда был рядом; постоянные думы о нем, когда его не было; беспокойство и нервозность перед встречей с ним; грусть, когда он был еще с ней, но она знала, что через несколько минут он уйдет; фривольные фантазии и еще более фривольные руки под душем утром или вечером… Но даже тогда и при всем при том, что это уже наверняка было любовью, она боялась сказать себе самой: «Я люблю его». Она не хотела говорить этого ни себе, ни миру, ни тем более ему. Для нее такое признание было бы капитуляцией, сдачей, не имеющей ничего общего с самоотдачей. Она была слишком взрослой, слишком опытной, а может, и слишком старой, чтобы видеть в эпизодах физической близости обязательства принадлежать только ей, а тем более — любовь. Любовь — это нечто гораздо большее. Часто она появляется совершенно неожиданно, дает о себе знать в самом незначительном событии и никак не объявляет о своем приходе. Многие пропускают этот момент, ожидая какого-то знамения, хвоста кометы на небе, предсказания во сне или по крайней мере огромного букета красных роз. Может, это и несправедливо или даже больше — отвратительно, но она впервые подумала, что любит его, когда с серванта в его квартире исчезла фотография молодой улыбающейся женщины в деревянной рамке…