Читать книгу "Алая нить - Лариса Райт"

– Хочешь поехать со мной?

– Не очень.

– Напрасно.

Вот и весь диалог. Дочь никуда не денется, а видный заграничный холостяк может уплыть к любой чуть более наглой и изворотливой бабенке. Теперь американец – в полном подчинении у своей russian wife[66]и даже больше, чем Соня, боится гнева благоверной. А благоверная неожиданно решила вспомнить о своих материнских обязанностях, а вспомнив, понеслась на всех парусах, не оставив дочери путей к отступлению.

Роза Марковна, вопреки ожиданиям, оказалась вполне симпатичной старушкой. Своими задушевными речами она почему-то показалась похожей на психиатра. Не имевшая собственного опыта, но наслушавшаяся рассказов неудачливых очевидцев, Соня почему-то считала, что советские гинекологи в общем и каждый в отдельности – армия грубиянов, считающих отсутствие девственности страшнейшим преступлением, а беременность – заслуженным наказанием. Беременная готовится выслушать очередную порцию ужасов из серии «не завязывай узелки» и «не скрещивай ноги» от резкой, суровой врачихи старой закалки. Она представляет крючковатый нос, колючие глазки, напористую одесскую речь с гортанным «р» и ежеминутным строгим «Ты меня пóняла?» – но дверь открывает мягкая, сдобная женщина с белыми кудельками на голове и подбородке. Она с детской непосредственностью гладит выпирающий Сонин живот и тянет скорее с американским акцентом:

– Заходите, заходите. Сейчас будем чай пить. Ваша мама говорила, вы историк. Хроники – моя слабость. Вы позволите вас порасспрашивать?

– Э…

– О! Простите мою беспардонность. Вы ведь сейчас быстро устаете, а тут я со своими нелепыми просьбами. Вы расскажете мне что-нибудь интересненькое, когда станете немного поменьше.

Роза Марковна смущенно краснеет, и Соня начинает сомневаться, что мать указала верный адрес и не перепутала гинекологию с генеалогией, например.

– Я с удовольствием отвечу на ваши вопросы, если, конечно, смогу.

– Правда?

Глаза старушки блестят, как у молодого щенка. Еще немного – и она начнет повизгивать от восторга.

Соня осматривается в поисках врачебного кабинета или хотя бы намека на кресло, но вместо ширмы ей предлагают пройти в гостиную и, расположившись на потрепанном велюровом диване, приступить к чаепитию с домашними пирогами.

– Какой у вас срок? – ласково спрашивает бывшая врач.

– Восемь месяцев.

– Чудесно! Расскажите что-нибудь об этих цифрах.

Соня в замешательстве ставит чашку на поднос. Что за нелепость?

– Например, королю Англии Генриху VI было всего восемь месяцев, когда в 1422 году его возвели на престол, – осторожно говорит она.

– Как интересно! – хлопает в ладоши Роза Марковна. – Еще, дорогая, еще.

«Господи, да она сумасшедшая!»

– Эрик XIV, король Швеции, рано обнаружил признаки душевной болезни, которая развилась в тяжелую шизофрению, но, несмотря на это, правил страной семь лет и восемь месяцев.

– Что вы говорите? Какой ужас! И куда только смотрят шведы!

– Это было в шестнадцатом веке.

– Не так уж давно.

Соня замолкает.

– Вы поразили меня своими знаниями, но я бы хотела услышать о течении беременности.

«Ну слава богу. Она, оказывается, нормальней меня».

– Без патологий.

– Отеки, одышка, давление? – Роза Марковна подозрительно заглядывает Соне в глаза, положив два морщинистых пальца на ее запястье.

– Иногда беспокоят отеки, но терпимо.

– Показатели КТГ в норме?

Девушка поражена. Динозавр медицины слышала о КТГ.

– Вроде да.

– Кто ваш врач?

– Доктор Ллойд, – отвечает Соня без запинки, как на экзамене, хотя собеседнице вряд ли говорит о чем-то это имя.

– Отличный врач. Моя внучка тоже у него наблюдалась. Где собираетесь рожать?

– Не знаю, может в Cedar-Sinai.

– И снова замечательный выбор. Теперь, деточка, можете порадовать меня парочкой жареных исторических фактов, а я передам вашей маме, что поводов для беспокойства у нее нет.

– Спасибо.

– Не за что. Я скажу, что ребенок, судя по всему, должен родиться здоровым, и она может оставаться с ним со спокойной душой, когда вы уедете.

– Когда я уеду?! Когда я уеду?!

Ярость вылетает из Сони предложениями, которые хлесткими ударами сыплются на плечи матери. Соня кричит, кляксами раскидывая слова по кухне, не делая пауз, не расставляя запятых, нарушая все правила приличия.

– Как ты могла… Это уму непостижимо… Что ты себе вообразила… Что я оставлю ребенка с тобой… Невозможно, просто невозможно…

– Почему бы и нет? – невинно вклинивается мать в Сонин монолог.

– Да ты последний человек на свете, кому я бы доверила малыша!

– Зачем ты так, Соня?

– Зачем я так? Зачем ты так со мной поступила?

– Как?

– Сбагрила бабке и носа не казала, устраивала личную жизнь. Сопли мне не вытирала, касторкой не пичкала, сказок не читала, а теперь тебе захотелось все это испытать? Извини, поезд ушел. «Ты все пела – это дело, так поди же попляши». Я не собираюсь повторять твои ошибки, я никогда не оставлю ребенка.

– Соня, ты имеешь право злиться, но пойми: я хотела как лучше.

– Лучше для кого?

– Конечно, для тебя. Когда твой отец ушел от нас…

– Уехал.

– Что?

– Он уехал, а ты осталась.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– Это неважно, ушел он или уехал…

– Важно. Разве он не звал тебя с собой?

– Звал, конечно, но…

– Какие могут быть «но»? Если бы ты думала о папе, обо мне, ты бы последовала за ним.

– А тебе не кажется, что он мог бы остаться?

– Мне кажется, что ты лишила меня обоих родителей, вот что мне кажется. Я прекрасно помню, как в твои редкие визиты в деревню бабушка задавала загадочный вопрос. «Пишет?» – спрашивала она, а ты самодовольно кивала. Тогда я не понимала, о ком вы говорите, но сейчас догадываюсь. Папа присылал тебе письма, верно?

– Верно, но…

– А ты ничего не говорила мне, ты вычеркнула его не только из своей, но и из моей жизни.

– Каждый человек, Соня, имеет право на счастье. И ты не можешь попрекать меня тем, что я не захотела ехать в чужую страну.

– Ты отреклась от трудностей. От жизни в кибуце, от нехватки денег, от непонятного языка, который пришлось бы учить. Гораздо легче спихнуть ребенка и пуститься на поиски кого-то побогаче и поперспективнее.