Читать книгу "Всадник - Анна Одина"

Внутренности у него оказались прозрачными, блестящими и разноцветными, как обкатанные морем стекляшки. Крылья на спине визиря опустились.

– Стрекоза улетел, – сказал Джонар, улыбнулся ангелом, вспыхнул жидким пламенем и, расплескавшись горящими языками огня по дну колыбели, вознесся вверх.

Небо приготовилось проясниться окончательно.

Мы уже упоминали, что камаргитами правила военная аристократия. Не были исключением и люди, состоявшие в Высоком совете. Колыбель наполнилась звоном оружия, криками ужаса и хаосом. Липкий огонь, звон оружия, стрелы Апеллеса, поражавшие охрану, пока та перестраивалась на ходу, пытаясь уязвить бунтовщиков и не задеть членов совета, все смешалось в такую кучу, что мы не будем пытаться разложить ее на красивые выпады, блоки и passado. Мы знаем, что всадник действовал быстро и эффективно, не тратя ни времени, ни дыхания на драматизм. В Апеллесе он нашел родственную душу: великий камаргский художник и лучник заряжал и стрелял, заряжал и стрелял, при необходимости добавляя наконечником еще не выпущенной стрелы в ближнем бою.

Вскоре все было кончено. Небосвод, светлевший по мере гибели каждого следующего лучника, посинел окончательно, в колыбели оставались Апеллес и Делламорте, а вокруг них царила смерть: трупы, полыхающие очаги пламени, островки огня вокруг на воде.

Оба заговорщика были ранены, один из них – тяжело и неоднократно (Апеллес вступил в эту войну позже и был целее), и оба знали, что это только начало. У всадника все получилось – сейчас небо сделается светлым, как днем, и настанет время для главной битвы.

– Я всегда их ненавидел, – сказал художник с отвращением. – Если б ты не появился, я бы и сам когда-нибудь начал здесь стрелять. И наплевать, что первым унесся бы туда. Кого-нибудь прихватил бы.

Он указал глазами наверх.

– Мгм, – ответил Всадник, усилием мысли сбивавший огонь в океан, потому что ему не нравилось находиться в горящей колыбели второй раз.

– Он не выходит, – сказал Апеллес встревоженно.

– Ничего, выйдет, – ответил гексенмейстер, бросив безмятежный взгляд наверх.

– Он ждет меня! – догадался Апеллес.

– Не дождется, – отрезал созидатель. Он начинал уставать и от своего компаньона, и от вынужденного промедления.

– Ты должен меня убить, – осенило Апеллеса. – Тогда ты убьешь одной стрелой двух рыб: отомстишь за День избавления и вызовешь Онэргапа.

– Апеллес… – Всадник снял маску и посмотрел на художника. – Поезжай-ка ты… в дом гетер под городскую нашу стену. Иди подобру-поздорову в город, в Монастырский переулок. Там, в доме под странной вывеской «Травы живые, сухие, стеклянные и иноземные», ты найдешь жеребца, гипта по имени Ниегуаллат[э]мар и прозвищу Танкредо и доброго трактирщика Эзру. – Апеллес смотрел на созидателя с ненавистью. Тогда тот добавил уважительно: – Но если тебе очень хочется, можешь убить себя сам.

– Я помогу тебе биться с Онэргапом, – уверенно сказал Апеллес, неимоверным усилием воли запретив себе оскорбляться словам Всадника.

– Ты не можешь биться со своим небесным покровителем, – возразил Делламорте. – Стрелы не полетят вверх, или случится еще что-нибудь символическое. Ты будешь путаться у меня под ногами и погибнешь просто за компанию.

– Значит, погибну за компанию, – отрезал Апеллес, повернувшись к магистру спиной.

Тогда пришел прилив. Вода пошла вверх, а колыбель – вниз. Прилив слизывал тела убитых и норовил добраться до места, где стояли двое.

– Ты не умеешь летать, – пробормотал Апеллес. – Ты утонешь!

Всадник саркастически улыбался и молчал. Легко вспрыгнув на бортик колыбели и немного пройдя по нему, он уселся, свесив одну ногу, явно намеренный ждать столько, сколько потребуется. Апеллес тоже приготовился ждать: прилив швырнул на последний остававшийся сухим участок мягкого пола его разорванный рисунок, и он склонился над ним, разглядывая карту с самолюбивой нежностью, присущей творцам. Тогда-то Всадник и ударил его по затылку коротко и точно, впихнул автора в план, подобрал его, скатал и сунул за пазуху.

Прилив омыл колыбель и схлынул. Делламорте спрыгнул вниз.

– Ну что ж, – сказал он, – возьми же свою плату, Красный Онэргап. Или мне нужно было убить твоего последнего сына?

8. Al alba vinceró[56]

Небо стало еще светлее, затем на нем раскрыли занавес, и взору предстал тандем, похожий на пугающую сценическую декорацию: с одной стороны – невинное и безразличное зимнее солнце, с другой – убийственное божество Красный Онэргап, которого всадник так долго вызывал. Солнце имело сонный, недовольный вид и светило неохотно, как будто его разбудили среди ночи. Да так дело и обстояло – в шесть часов утра зимой солнечное присутствие на небе обычно не требуется. Красный Онэргап с тяжкой неспешностью опустил жуткое плоское лицо вниз и оглядел лежащий под ним город, океан и выжженную колыбель. Вокруг пламенеющих лепестков бессильно, как парализованные ножки актинии, болтались алые огненные руки; почти все они посерели и выглядят мертвыми. Так и не надевший маску Всадник быстро пересчитал недееспособные конечности. Четырнадцать. Тринадцать убитых лучников и Джонар сед Казил, отправившись к отцу, не воскресли. Что ж, созидателю это было только на руку.

Тогда все шары времени, укрепленные на внешней и внутренней стенах Камарга, вспыхнули и засветились болезненным воспаленным светом. Происходившие затем события были странны. Вначале Онэргап, не меняя положения, а лишь чуть загребая своими мерзкими ручками, закатился за солнце и ненадолго пропал. Но вот взгляните: он раскрыл ужасающий рот, плоский, как на эскимосской костяной резьбе, и чуть надкусил солнце, а затем, примерившись, наделся на него всей своей пылающей монетой – и проглотил. Сомкнулась тьма, лишь за спиной у всадника горело слабым куполом время Камарга, а перед ним, прямо посреди ночного неба, полыхал, как горящая в торфяном болоте яма, красный лик страшного бога. «Вот так так, – весело подумал ночной тать, – отступать некуда, позади Камарг!»

Тем временем Онэргап, подкрепившись солнцем, словно вдохнул жизнь в здоровые руки, и они потянулись вниз, распространяя волны горячего воздуха и нездоровые жаркие отблески.

Всадник по-прежнему твердо стоял на бортике колыбели, только теперь на плече у него располагался еще и неведомо как исцелившийся горностай. Нарушитель покоя извлек из воздуха маску – на сей раз черную, как обсидиан, – и надел ее. В глазницах маски светились наконечники сине-серебряных игл, которые Онэргапу так и не удалось погасить век назад.

– Вот прекрасные строчки, мой злокозненный горностай, – сказал всадник негромко, обращаясь к зверьку и чуть склонив голову. – Послушай: