Читать книгу "Нанон - Жорж Санд"

Пока Эмильен говорил, я слушала его в смятении, обливаясь слезами как ребенок, но речь его была преисполнена такого воодушевления, что оно передалось и мне, и когда Эмильен умолк, я не стала его отговаривать.

— Ты не одобряешь мое решение? — спросил он. — О чем ты думаешь?

— О Луизе, — ответила я. — Я бы поехала с ней на край света, только бы вас успокоить, но кто тогда будет присматривать за господином приором?

Эмильен крепко обнял меня.

— Ты беспокоишься за тех, кто остается! — воскликнул он. — Стало быть, ты миришься с моим отъездом. Ты понимаешь, в чем заключается мой долг, Нанетта, у тебя храброе сердце! Сейчас давай подумаем, как лучше устроить судьбу Луизы и нашего старого друга. Пожалуй, нужно постараться, чтобы они жили вместе или в монастыре, или в семье Костежу, который, будучи близок к правительству, должно быть, всесилен в своей провинции. Это я и хочу с ним обсудить и завтра же пойду к нему.

На следующий день он увязал вещи в узелок, повесил на палку и, вскинув на плечо, пешком отправился в Лимож, пообещав возвратиться, чтобы попрощаться с нами перед отъездом в армию. Мне было очень грустно, но я не теряла надежды. В ту пору мне и в голову не приходило, что Эмильен скоро попадет в беду.

Расскажу сейчас о перипетиях его путешествия — это много интереснее, чем описывать, как я тревожилась, поджидая его возвращения. Дюмон вызвался сопровождать Эмильена, и от старика я узнала кое-какие подробности. Этот добрый человек отдал все свои сбережения господину Костежу, брат которого был банкиром. Не говоря ничего заранее Эмильену, Дюмон хотел составить завещание на его имя. Эта мысль зародилась у него после несчастья, случившегося с ним, когда он был под хмельком. Чудом спасшись, Дюмон подумал, что следующий раз может оказаться для него роковым, и решил привести в порядок все свои дела.

— Я человек бездетный, — сказал он Мариотте, — а из Франквилей я любил одного Эмильена. Мне удалось скопить двести ливров, да вот на старости лет пристрастился я к вину, и мне уже не округлить свой капиталец — что зарабатываю, то сразу и пропиваю. Но я ни за что не хочу растратить нажитое, и пускай господин Костежу не даст мне этого сделать.

Коротко говоря, едва добравшись до Лиможа, они поспешили к господину Костежу. Он принял их и был очень взволнован.

— Граждане, — сказал он резко, не выказав им привычного гостеприимства, — прежде всего я желаю знать, какие политические убеждения вы разделяете в столь страшные для нашего отечества времена.

— Сударь, — ответил Эмильен, — хотя я не спрашиваю, каких политических взглядов придерживаетесь вы, но не скрою от вас своих убеждений, потому что для этого и пришел. Сейчас вы о них узнаете вне зависимости от того, одобрите их или нет. Я хочу пойти добровольцем на войну и верой и правдой служить спасению своей страны и революции. Поэтому прошу вас взять под свое покровительство мою сестру.

— Как можно обещать покровительство в наше время, и о каких добровольцах вы говорите, если уже подписан приказ о всеобщей мобилизации и всем без исключения надлежит его исполнять.

— Я ничего об этом не слышал. Ну что ж, я рад, я был готов к этому и без приказа.

— Но как же ваши родные?

— Я ничего о них не желаю знать. Они предложили мне помощь, но я от нее отказался.

— С тем, чтобы поехать к ним самому?

— С чего вы взяли? Я этого не говорил.

— Стало быть, вы это отрицаете?

— Прошу вас, не учиняйте мне допроса. Вам довольно знать мои взгляды и решение, которое я только что вам сообщил. Если в вашей власти ускорить мое поступление в полк, который не сегодня-завтра отправят на поле брани, умоляю вас помочь мне.

— О жалкий юнец! — воскликнул господин Костежу. — Вы мне лжете! Вы разыгрываете благородные чувства и злоупотребляете моей неразумной доверчивостью. Вы хотите дезертировать и перейти во вражеский лагерь. Смотрите — вы изобличены!

С этими словами он сунул Эмильену письмо, адресованное господину Премелю и подписанное маркизом де Франквилем, где содержалось следующее:

«Поскольку мой сын Эмильен решил приехать ко мне, но ввиду отсутствия денег и злобных подозрений со стороны властей, его бегство сопряжено с серьезными трудностями, посоветуйте ему стать волонтером республиканской армии и поступить как многие сыновья из благородных семейств, которые, попав на войну, находили способы дезертировать».

— Это подлая клевета! — закричал Эмильен, дрожа от гнева. — Мой отец не мог написать такое!

— И тем не менее это его почерк, — продолжал господин Костежу. — Посмотрите внимательно. Можете ли вы поклясться честью, что он подделан?

Вопрос озадачил Эмильена: он редко получал письма от отца и плохо знал его руку.

— Этого я сделать не могу, но клянусь всем святым в моей жизни, что никогда не согласился бы обесчестить себя, и если мой отец почел меня способным на такую низость, тому виной бесстыдное измышление Премеля.

Он говорил с таким жаром и достоинством, что господин Костежу, не спускавший с него внимательных глаз, под взглядом которых Эмильен не дрогнул, резко сказал ему:

— Возможно, это и так, но где доказательства? Сегодня утром революционным трибуналом нашей провинции подписан приказ о вашем аресте. Премель сидит в тюрьме — его давно уже подозревали в том, что он поддерживает связи со своими прежними господами. В наши руки попали все его бумаги, и когда я стал их разбирать, то сразу обнаружил это письмо. Если оно подлинное, вы преступник, а то, что оно написано рукой вашего отца, подтверждают другие письма и деловые бумаги. Впрочем, судебные процессы подобного рода занимают так мало времени, что графологов приглашать некогда. Вам остается только одно: если вы действительно невиновны, чего я всей душой желаю, постарайтесь обжаловать приговор и по возможности доказать, что вы никогда не поручали Премелю сообщать отцу о вашей готовности исполнить его волю.

— Я это докажу. Господин приор свидетель тому, что я не желал отвечать на отцовское предложение эмигрировать.

— Вы не пожелали ответить, стало быть, не отказались.

— Господин приор…

— Называйте его гражданин Фрюктюё: больше нет ни приоров, ни священников.

— Как вам угодно! Гражданин Фрюктюё вам скажет…

— Он ничего мне не скажет, его и вызвать-то будет некогда, к тому же советую вам не напоминать о существовании Фрюктюё — для его же блага! Через три дня вас помилуют или приговорят…

— К смерти?

— Или к тюремному заключению до тех пор, пока не закончится война; все зависит от того, в какой степени вас признают виновным.

— В какой степени? А вы, мой старый друг, вы не допускаете мысли, что я действительно невиновен, и вы, адвокат, заявляете до суда, что меня непременно засудят?

Господин Костежу раздраженно потер лоб. Глаза его метали молнии. Потом он побледнел и сел на стул с видом человека, чьи силы иссякли.