Читать книгу "Каббалист с Восточного Бродвея - Исаак Башевис Зингер"

Зато к евреям граф относился хорошо. Один торговец недвижимостью предложил ему старый деревянный дом, и граф сразу же купил его не торгуясь. Тот же торговец порекомендовал графу служанку, солдатскую вдову Антосю. Ее мужа убили на войне с турками. Она обстирывала еврейские семьи и жила одна в покосившейся хибаре. Казалось бы, в стирке нет ничего мудреного, но Антося даже этого толком не умела. Мы как-то дали ей наше белье, и потом маме пришлось все перестирывать. Антося ничего не могла сделать как следует: ни отбелить, ни подрубить, ни погладить. Совсем бестолковая! И какая-то невезучая. Но красивая — с голубыми глазами, светлыми волосами, точеным носиком. Если я ничего не путаю, она была незаконнорожденной дочерью польского помещика. У Антоси было одно достоинство: она не гналась за деньгами. Сколько бы вы ей ни дали, она радовалась и целовала вам руку. Когда этот еврейский торговец недвижимостью рассказал графу об Антосе, тот захотел на нее посмотреть. У нее было одно нарядное платье, в котором она ходила в церковь по воскресеньям, и одна пара туфель, которую она обычно носила в руках. В таком виде она и предстала перед графом. Тот только взглянул на нее и сразу же согласился. Положил ей жалованье больше обычного. Граф вообще все делал быстро. Даже когда он просто шел по улице, то всех обгонял. Рядом с казармами стояла православная церковь, но граф никогда в нее не ходил — даже на Пасху и Рождество. Он прослыл еретиком и чокнутым. Когда он только приехал, почтальон чуть ли не каждый день носил ему письмо за письмом, но так как он никому не отвечал, постепенно писать перестали. Теперь почтальон приходил к нему только раз в месяц — с денежным переводом пенсии.

Рядом с домом, в котором поселился граф, была бакалейная лавка. Ее хозяин, Мендл, и жена Мендла, Бейла-Гитл, часто виделись с графом. Они обеспечивали его всем, чем только можно, даже такими вещами, которых в бакалее не купишь: чернилами, стальными перьями, писчей бумагой, вином, водкой, табаком. Бейла-Гитл обратила внимание, что Антося покупает слишком много для двоих: зараз она брала три фунта масла, сотню яиц… Съесть столько было просто невозможно — продукты портились, и приходилось выбрасывать их на помойку. Однажды граф пожаловался Бейле-Гитл, что Антося развела в доме мышей и прочую нечисть. Бейла-Гитл посоветовала графу рассчитать ее и взять себе служанку потолковее, но граф сказал: «Нет, я не могу. Она будет ревновать». Он спал с этой простофилей. Может, я, конечно, не права, но, по-моему, ум в женщине мужчину вообще мало волнует. Мужчине нужно другое.

— Не скажи, Генендл, — возразила соседка Хая-Рива, — мужчины тоже разные бывают.

— Думаешь? А по-моему, все они одинаковы, — сказала Генендл. — В Люблине был раввин по прозванию Железная Голова. Ученый человек, Тору знал, как никто, а его жена даже молитвенника осилить не могла. В шабат и по праздникам приглашали женщину читать молитвы вместо нее. А та только говорила «Аминь». Больше ничего не умела.

— А что ж муж-то ее не научил? — спросила Хая-Рива.

— А кто знает? Но слушайте дальше. Как ни старался граф втолковать Антосе, что некоторые продукты нельзя хранить месяцами, она никак не могла этого усвоить. Когда она подметала, мусор потом по нескольку дней лежал в углу возле метлы. Бейла-Гитл своими глазами видела, как граф сам выносил мусор. Эта Антося была вроде Йоссла из истории про Голема. Помните, когда ему велели принести воды из колодца, он столько принес, что затопил весь дом. Готовить Антося тоже не умела. То пересолит, то вовсе забудет положить соль. Дошло до того, что графу пришлось надеть фартук и готовить самому. Представляете, такой знатный господин — и такое унижение. Образованный был, между прочим. Всегда что-нибудь читал или писал. Бывало, задумается, и то у него молоко убежит, то мясо сгорит. Бейла-Гитл жила над бакалейной лавкой и все-все видела. Она и так и сяк пыталась научить Антосю вести хозяйство. Антося кивала и говорила: «Да, да, да. Я все буду делать, как вы велите». Плакала, целовала Бейле-Гитл руку, но ничего не менялось.

— Совсем глупая, да? — сказала Хая-Рива.

— Глупая и упрямая, — отозвалась Генендл.

— Наверное, знала, как ублажить его в постели, — предположила Хая-Рива.

Тетя Генендл пожала плечами:

— А что уж такого может выдумать женщина? Ну, не знаю. Но, как бы там ни было, чем дальше, тем хуже. Граф пожаловался Бейле-Гитл, что от Антосиной стряпни у него начались боли в желудке. Несколько раз Бейла-Гитл подкармливала его овсянкой и куриным бульоном. Как-то раз он сказал: «Из-за какого-то дурацкого подозрения я убил друга. От горя и стыда скончалась моя жена. Я согрешил и вот теперь расплачиваюсь за свой грех». Когда Бейла-Гитл передавала подругам эти его слова, она всегда добавляла: «Кающийся гой! Вы когда-нибудь слышали про такое?»

Ну, а потом вот что случилось. Антося не умела обращаться со спичками. Зажигала спичку и, не задув, бросала ее на пол или в мусорное ведро. Несколько раз мусор загорался. Вообще-то из-за этого мог начаться самый настоящий пожар, но до поры до времени им везло — граф замечал и успевал сбить пламя. Он много раз строго-настрого наказывал Антосе задувать спичку, но она забывала. В ее развалюхе-то пол был не деревянный, а земляной и не мог загореться.

Граф привез из России много книг и разных газет. По-моему, он сам сочинял книгу. Сидел вечером при керосиновой лампе с зеленым абажуром и писал. Однажды поздно ночью, когда граф сидел за письменным столом, он услышал какой-то треск. А когда оглянулся, увидел, что вся кухня в огне. Бежать за водой было уже поздно — весь дом пылал. Антося опять бросила горящую спичку в мусор и легла подремать. Когда она проснулась, на ней уже занялось платье. Граф бросился в кухню, подхватил Антосю на руки и выбежал с ней на улицу. Его халат тоже загорелся. Они оба сгорели бы дотла, но рядом с домом была сточная канава, а накануне прошел дождь. Граф прыгнул с Антосей в канаву. Она выжила, но у нее сгорело все лицо, все волосы. Граф тоже обгорел, но все-таки не так сильно, как она. Ему хватило сил позвать на помощь. Бейла-Гитл услыхала крик и разбудила мужа. Еще чуть-чуть, и пламя перекинулось бы на их дом. Магазин, а может, и вся улица сгорели бы. Да и так-то пока разбудили пожарных и те приехали со своими дырявыми шлангами и ржавыми полупустыми баками, от дома графа остались одни угольки.

Тетя Генендл покачала головой и высморкалась. Потом протерла свои очки в медной оправе кончиком платка и продолжила:

— Полковника в нашем местечке к тому времени уже не было. Полк перевели на реку Сан, поближе к австрийской границе. Но несколько солдат еще не уехали, и у них было что-то вроде полевого лазарета: комнатка с тремя койками. Вот туда граф и принес Антосю, вернее, то, что от нее осталось — живой труп. Полковой доктор, старый пьяница, велел намазать ее топленым салом, но от каждого прикосновения кожа слезала с нее, как луковая кожура. Это была уже не женщина, а скелет, черный, как головешка. Но пока человек дышит, считается, что он жив. По сравнению с Антосей граф, можно сказать, легко отделался, хотя и лоб, и ноги у него были в волдырях, а борода сгорела, да так и не выросла с тех пор. Хотя во всем, с начала до конца, была виновата Антося, графа, похоже, заботило только одно — лишь бы она выздоровела! Он умолял доктора спасти ее, хотя тот прямо сказал: «Она долго не протянет», Антося потеряла голос и пищала, как мышь. И к тому же ослепла.