Читать книгу "Я был телохранителем Гитлера - Рохус Миш"

После покушения наше подразделение не получило каких-либо особых указаний. Я не осведомлен об усилении мер безопасности по отношению к фюреру, разве что сотрудники РСД обыскивали всех подряд[110]. Потом, да и то только в Берлине, при входе на территорию канцелярии установили металлоискатель.

Гитлер получил легкие ранения. Они, безусловно, давали о себе знать, но вида он не показывал. Через некоторое время визиты в ставку возобновились. К Гитлеру приезжал Геббельс, потянулись вереницей многочисленные гауляйтеры и партийные руководители.

Рабочий день становился все длиннее. Обстановка накалялась, чему способствовала угрожающе ухудшавшаяся ситуация на фронтах. Сигналы воздушной тревоги раздавались все чаще и чаще. Каждый раз, когда объявляли тревогу, мы укрывались в построенном лишь прошлой весной бункере. Бункер фюрера был составлен из бетонных блоков, толщина стен достигала нескольких метров. Укрепили даже телефонный узел.

При мне велись споры. Как-то после покушения я стоял на посту возле здания, где находились Гитлер и фельдмаршал Вильгельм Кейтель. Окно было открыто. Я почти все слышал. Между ними возник оживленный спор по поводу ситуации на Северном фронте, в частности у границы с Финляндией[111]. Германская армия несла там тяжелые потери. Мощность немецкого огня не смогла противостоять Красной армии. Насколько я понял, в порт Ревеля (Таллин) было доставлено около трехсот единиц артиллерийских орудий. Однако никто их не выгрузил, вероятно из-за нехватки информации. Кейтель защищался, пытаясь прикрыть действия своих подчиненных и найти объяснения. Гитлер нервничал и давал выход своему гневу. Он говорил громко, раздраженно: «Почему не дошла информация? Как такое вообще возможно? Информация есть, но она не доходит! Зачем отдавать приказы, если никто о них не знает! То, что произошло, — провал, и в ответе за это я! А потери? Вдовы и сироты — им будет за что меня ненавидеть!»

Не знаю, какие отношения связывали Гитлера и Кейтеля, не знаю, какие у него были отношения с другими высокопоставленными офицерами вермахта. Об этом, вероятно, знали камердинеры и адъютанты, а я не был настолько близок к персоне фюрера. Зато один случай показал, что Гитлер очень высоко ценил генерала Фердинанда Шёрнера, сурового и властного человека, отличившегося в боях.

Как-то ко мне подошел с папкой для документов Альберт Борман, в папке были бумаги на подпись фюреру. Я возвращался из пресс-центра Отто Дитриха с последними телеграммами. В комнату вошел Гитлер. Борман повернулся к нему, поприветствовал и завел беседу в шутливом тоне. Он заявил Гитлеру, что мне бы очень хотелось взять отпуск на несколько дней и съездить на родину, в Верхнюю Силезию. Гитлер ответил, что я волен уехать, уточнив, однако, что «если об этом прознает Шёрнер, мое разрешение не будет иметь смысла». Уже после войны, во время моего плена в СССР, один из высокопоставленных советских военных говорил мне, что для того, чтобы переломить ситуацию в свою пользу, Гитлеру нужна была бы добрая дюжина Шёрнеров.

В сентябре Гитлер заболел. Сильнейшая желтуха буквально приковала его к постели. Несколько дней он не выходил из небольшой спаленки своего бункера, не мог принимать участия в военных совещаниях[112]. Он поднялся на ноги и снова стал присутствовать на ежедневных заседаниях генштаба, но приходил в себя еще две недели. На лице его читались усталость и изнурение. Тяжелый период, критический для Гитлера. Новости с фронтов с каждым днем становились все более катастрофичными.

В эти напряженные дни Гитлер решил уволить двоих врачей, которые наблюдали его в течение долгих лет, Карла Брандта и Ганса Карла фон Хассельбаха. Их заменил подполковник Людвиг Штумпфеггер, один из личных врачей Гиммлера. И доктор Морель оставался на месте.

В конце ноября Гитлер на личном поезде выехал из «Волчьего логова» и вернулся в столицу. В «Логово» он больше не возвращался. Войска Красной армии несколькими днями раньше вошли в Восточную Пруссию. Повсюду шли ожесточенные бои.

До столицы доехали без приключений. С моего срочного отъезда 20 июля Берлин сильно изменился, с тех пор город много бомбили.

В канцелярии мы задержались ненадолго. Фюрер принял решение перенести ставку на Восточный фронт. Готовилось наступление: операция бронетанковых войск, которая держалась в секрете и должна была проходить в районе Арденнских гор.

И снова поезд вез Гитлера и его генштаб, на этот раз в направлении Цигенберга, небольшого городка близ Бад-Наухайма, к северу от Франкфурта. К началу декабря мы уже были там. Ставка располагалась среди холмов, в лесу. Бункеры, в которых мы жили, были подземными, как это часто в то время делалось. Эту ставку назвали «Орлиное гнездо». Личный выбор фюрера, конечно же.

Здесь я уже не очень уверен в своих воспоминаниях. Дни шли один за другим, заседаний становилось все больше. Я все время был на посту, наблюдал за генералами СС и вермахта, которые сменяли друг друга в ритме непрекращающегося вальса. Все происходило очень быстро. Наступление провалилось. С Восточного фронта поступали ужасающие известия[113]. Стало ясно, что дни сочтены. Нужно было возвращаться. Снова садиться в поезд и ехать в Берлин, в последнюю ставку фюрера.

Лабиринт

Рано утром 17 января 1944 года мы прибыли на вокзал Шлезиш в Кройцберге. Нас ждал конвой, чтобы препроводить по улицам города до канцелярии. Ехали недолго. Однако мы успели составить себе общее представление о том, что нас ожидало. Фасады многих домов были разворочены, крыши покорежены, дороги разбиты бомбежками. Я заметил людей, уезжающих из столицы[114]. Берлин казался опустошенным. За всю дорогу никто не произнес ни слова.

Как только мы приехали, каждый заступил на свой пост — в приемную, к почте, на коммутатор. Вокруг было привычное окружение Гитлера, тоже в полном составе, да и сама канцелярия рейха не сильно пострадала от бомбардировок. Секретарши, врачи, адъютанты и камердинеры. Отто Дитрих, руководитель печати. Вальтер Хевель, человек Риббентропа. И братья Борманы, как всегда порознь. Каннен-берг и его люди, с ними вместе — Констанца Манзиарли, диетическая кухарка, заменившая фрау фон Экнер. Кроме Евы Браун, которая уже давно жила в Берхтесгадене, все еще были рядом с фюрером в эти тяжелые для него дни.