Читать книгу "Смерть на Параде Победы - Андрей Кузнецов"

— Раз уж ты поднял, то тебе и нести. Порасспрашивай джилавяновских соседей на предмет странных знакомых нашего майора. Жил он один в большой квартире, ни жены, ни соседей, так что вполне мог принимать у себя разных знакомых. Особенно при наличии такого пережитка старины, как черная лестница, по которой можно приходить и уходить незамеченным…

Черными лестницами, предназначенными для прислуги, люди давно уже отвыкли пользоваться, превратив свободное пространство в некое подобие склада. Выносили туда сундуки, предметы мебели, короче говоря, все то, что в квартире мешало, а выбросу не подлежало.

— На работе он осторожничал, а дома вполне мог расслабиться, — продолжал начальник отдела. — Ты поспрашивай народ, вдруг что узнаешь…

— Алексей Дмитриевич, а теперь, в рамках моего задания, я могу взглянуть на личное дело Джилавяна? — спросил Алтунин.

— Какой ты настырный, однако, — усмехнулся начальник. — Думаю, что не можешь, потому что его дело уже должно быть там…

Он неопределенно махнул рукой. Алтунин так и не понял, кто именно затребовал дело.

— Но с послужным списком могу тебя ознакомить, — предложил начальник отдела, — правда, в нем нет ничего интересного. Завод «Серп и молот», ГПУ и так далее… Обычная карьера сотрудника.

— А к нам он как попал? Точнее, — по какой причине?

— Его непосредственный начальник был арестован как сообщник Буланова.[25]Видимо, Джилавян решил, что в госбезопасности ему оставаться опасно, и перешел к нам. А может, просто с новым начальником не сработался…

Алтунин скептически хмыкнул. По его мнению, Джилавян был не из тех, кто меняет место службы из-за разногласий с руководством. Джилавян бы нашел способ, избавился бы от неугодного начальника при помощи доноса или еще как. А вот если на старом месте, и вообще — в старой конторе, начало припекать, то тогда ничего не поделаешь, надо уносить ноги. А можно просто предлог подыскать для того, чтобы перейти туда, куда нужно… Предлог всегда найдется, было бы желание.

Хорошо было, что начальство приняло точку зрения Алтунина. Ну, хотя бы перестало считать его контуженным маньяком, которому повсюду мерещатся предатели. Плохо было то, что отработку джилавяновских соседей приходилось вести в качестве некоей общественной нагрузки, то есть — в свободное от основной работы время. А много ли у сотрудника МУРа этого свободного времени? Хорошо, если четыре часа на сон выкроить получается, ну а если все пять-шесть подушку давить, так это вообще царская жизнь! Сразу по двум десяткам дел приходится работать, начиная с поисков неуловимых диверсантов и заканчивая убийством дантиста Шехтмана. Да еще каждый день подкидывает новые дела…

Иногда Алтунин позволял себе помечтать. Представлял себя начальником паспортного стола в каком-нибудь небольшом, не тронутом войной городишке, сочетающем городскую благоустроенную и окультуренную сущность со всеми деревенскими благами — чистым воздухом, красивыми пейзажами, речкой, изобилием грибов и ягод… Чтобы все были знакомыми, чтобы кража курицы была самым крупным происшествием (там, где все свои, обычно так и бывает), чтобы в девять ноль-ноль приходить на работу, а в восемнадцать ноль-ноль уходить домой… Минут десять, а то и пятнадцать мечтал так Алтунин, а потом ему становилось стыдно за свое махровое мещанство, и он выносил самому себе строгий приговор — сто приседаний и сорок отжиманий. Не очень-то много, но большего героизма дыхательная система не позволяла. Увы.

Большие надежды Алтунин возлагал на дворника. В шутливом выражении: «Дворник — первый друг милиционера» не было даже доли шутки, одна только правда. Так уж исторически повелось, еще с царского времени, что дворники следили за порядком во вверенных им домах в качестве внештатных сотрудников полиции. Советская власть забрала у дворников часть их полномочий и передала управдомам, но управдом-то он больше по сбору сведений специализируется, потому что целыми днями с народом общается, сплетни разные слушает. А дворник — по наружному наблюдению. Он же целыми днями во дворе торчит, должен все примечать.

К огромному сожалению, дворник дома, в котором жил Джилавян, оказался слепым. Не совсем, но сильно незрячим — носил очки с толстенными стеклами, да и в них-то ни черта не видел. Бывший типографский наборщик, у них зрение быстро портится, работа такая.

— Так-то я все вижу — сор, дерьмо всякое, людей, — перечислял по мере убывания важности дворник, — но вот черты лица не особо различаю. Арменака Саркисовича в форме я издалека замечал, а если он в костюме, то пока вот так близко как вы, товарищ, не подойдет, то я его и не узнаю. А кто чужой — так вообще без разницы, тем более, что место у нас бойкое, проходное, толпы ходют. И каждый норовит окурок себе под ноги кинуть, нет бы до урны донести. Только подметешь чисто-начисто — и снова метлой махать приходится.

Однорукий управдом с орденом Отечественной войны второй степени на лоснящемся от времени пиджаке тоже не порадовал. Изо всех сил старался угодить, по лицу было видно, что старается человек, хочет помочь, но так ничего полезного и не вспомнил. Самым ценным его сообщением было то, что к Джилавяну иногда, вроде как нечасто, поздно вечером приходили молодые женщины. Когда они уходили, управдом не видал, одна ли и та же женщина приходила или разные, тоже сказать не мог. Да и вообще эта информация могла бы быть интересной только жене Джилавяна, Алтунину она ничего не говорила.

Соседка из квартиры напротив, кокетливо щурясь, пыталась выспросить у Алтунина, вернется ли жена Джилавяна, а если нет, то кому достанется жилплощадь. О приходивших к Джилавяну отзывалась обобщенно-расплывчато:

— Это были сплошь приличные люди, по одежде видно, но лица я не разглядывала, неприлично…

Дворовые мальчишки в обмен на выдуманную прямо на ходу историю из сыщицкой жизни сообщили Алтунину, что во второй подъезд, тот самый, в котором проживал Джилавян, регулярно, но не очень часто, примерно раз в неделю, по утрам наведывался приблатненного вида парень с заостренным птичьим лицом. Ненадолго наведывался, минут на десять-пятнадцать. Мальчишки видели его, потому что с приходом весны решили серьезно заняться физическим развитием, ввиду чего с утра пораньше, еще до завтрака, бегали во дворе и делали сообща гимнастику.

— Одному лень, — признался один из мальчишек, — а коллектив дисциплинирует.

Регулярные визиты приблатненного парня, да еще с утра пораньше (когда еще застать сотрудника МУРа дома, как не рано утром?) выглядели весьма подозрительно. Алтунин расспросил мальчишек поподробнее, двое вспомнили, что видели парня на Лужниковской улице около девятнадцатого дома. В девятнадцатом доме никого похожего местный участковый не припомнил, но зато предположил, что приблатненный с птичьим лицом мог быть Данькой Прощалыкиным по кличке Хорек с Летниковской улицы. Тратить время на опознания было жаль, колоть Хорька по-умному было лень, поэтому Алтунин поступил так, как обычно никогда не поступал, — предъявил Хорьку удостоверение, грозно сверкнул глазами, цыкнул зубом, сказал как бы про себя: «Надо же, такой молодой, а уже не жилец» (многозначительно так сказал, тихо, но с выражением) и поинтересовался, готов ли «уже не жилец» рассказать, к кому и зачем шастает он по утрам в Козицкий.