Читать книгу "Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна - Светлана Фортунская"

– Ворон, – сказал я, – там дождик идет, а Пес на остановке ждет Ладу. Надо бы ему сказать, чтобы домой возвращался…

– Да-да, конечно, – отозвался Ворон, – сбегай, скажи ему…

– Почему я? – Мне не слишком улыбалась перспектива покидать уютную квартиру и вылезать под мокрый и холодный дождь. – Почему бы тебе не слетать, поразмяться, подышать воздухом? Или Жабу – он ведь у нас земноводное, ему дождь в удовольствие…

– Чтобы он заблудился, или попал под машину, или чтобы его замучили мальчишки, да? – Разъяренный Ворон даже забыл о необходимости выражаться умно (то есть наукообразно). – Как тебе, Кот, не совестно быть таким эгоистом?

– Ладно, схожу, – сказал я сухо.

Эгоист, надо же! А кто из нас не эгоист? Каждый из нас к себе, любимому, относится лучше и заботливей, чем к ближнему своему, – разве нет? И потом, почему сразу эгоист? Ведь Жаб под дождем, с его непромокаемой кожей и пристрастием к воде, получит удовольствие от прогулки, в то время как я не только такого удовольствия не получу, но, напротив, вымокну, простужусь, заболею, и ближние мои будут иметь гембиль на свою голову лечить меня. Я, заботясь о ближних, об их спокойствии, называюсь эгоистом! Нет, нет справедливости в этом Мире!

Так думал я, перебегая через двор, старательно огибая лужи и пытаясь не слишком сильно испачкаться. Пес – настоящий эгоист, по моему мнению, – торчал на остановке, даже не спрятавшись под скамейку. Вот, пожалуйста, полюбуйтесь: он, для того только, чтобы доставить себе удовольствие встретить Ладу после работы, мокнет и пачкает свою белую шерсть, потом ему нужно будет немедленно мыться, и Домовушка, у которого и без того хлопот по горло, должен будет бросать все свои дела, и бежать купать Пса, и подтирать грязные следы в коридоре и лужи в ванной. Как будто Лада не найдет дорогу домой самостоятельно. А сегодня Домовушке придется к тому же купать и меня тоже и подтирать две цепочки следов на паркете – и все из одного только эгоистического желания Пса встретить Ладу после работы!

Меж тем почти стемнело. Солнце, наверное, еще не зашло, но тучи висели так низко, что до них, кажется, можно было достать рукой, если встать на цыпочки, и поэтому вечер был похож на темную-темную ночь, которая «как дело измены, как совесть тирана…»[7]. Я нашел под скамейкой местечко посуше, уселся и позвал Пса:

– Эй, ты, белый пудель!

Пес оскалил зубы и завертел головой.

– Здесь я, здесь, под скамейкой, – подсказал я.

Он увидел меня и рявкнул (по-собачьи):

– Ты что, с ума сошел? Разговариваешь по-человечески на улице! Нам только не хватало слухов о говорящих котах!

Я фыркнул. Насколько я мог заметить, вокруг на расстоянии метров трехсот не было ни одного человека. Поэтому я продолжал на нормальном русском языке:

– Успокойся, нас некому подслушивать. Я пришел тебя огорчить, Лада сегодня не придет.

В жизни своей я не видывал, чтобы собака так высоко подпрыгнула из положения сидя. Я не могу даже сказать, что Пес вскочил, он именно подпрыгнул и приземлился на все свои четыре лапы и зарычал, и я подумал, что я молодец – не стал подходить близко. По-моему, в этот момент он мог разорвать меня на дюжину клочков и даже не заметить этого, и не из-за каких-то испытываемых ко мне враждебных чувств – хотя таковых он испытывал ко мне достаточно, – но исключительно от огорчения.

– Что ты сказал?! – взревел он, и, между прочим, на человечьем языке.

– Тихо, тихо, – сказал я, – тебя слышно, по-моему, даже в Кишиневе, так ты орешь. Или ты хочешь, чтобы по Кишиневу пошли слухи о говорящих псах?

Одним прыжком он подскочил ко мне, и я понял, почему он не спрятался от дождя под скамейкой – он не мог туда пролезть. Только морда его помещалась, но и морды было многовато. Это стало очевидно, когда он просунул свою оскаленную пасть в мое убежище и зарычал, правда, теперь уже по-собачьи:

– Что ты имеешь в виду?

– Лада позвонила, сказала, что задержалась и не придет сегодня. Переночует у подруги. Так что бросай свой пост и пошли домой.

– Врешь! – рявкнул Пес. – Не могла Лада так поступить со мной… Со всеми нами!

– Не могу понять, – начал я, устраиваясь поудобнее – я сообразил, что и здесь должен буду дискутировать, – не могу понять, что такого сверхъестественного все вы находите в ее поступке. Лада – взрослый человек с очень хорошенькой и очень неглупой головкой на плечах. Она решила сегодня переночевать не дома – ну и что? Солнце, что ли, взойдет на западе? Придет завтра, никуда не денется…

Но Пес не слушал меня. Его морда казалась маской скорбящей собаки из древнегреческого или, может быть, японского театра Но. Его мягкие губы дрожали, обнажая острые белые клыки, и я забился под скамейку подальше – вдруг ему взбредет в голову, что это я виноват во всем! Однако Пес не расположен был кусаться. На глаза его навернулись самые настоящие слезы, он повторял:

– Нет, нет, не могла она, она ведь знает, что я жду ее, что я здесь…

Так всегда бывает, когда мы любим без особой взаимности: нам трудно поверить, что для предмета нашей любви мы не самое важное в жизни.

Когда наконец Пес уразумел, что Лада сегодня не придет, что его обожаемая Лада совсем забыла про него, как и про всех остальных, когда до Пса дошло все это, стало совсем уже темно и моросящий дождик превратился в нудный осенний дождь, из тех, что продолжаются по нескольку суток. И мы вместе с Псом вернулись домой, такие грязные и мокрые, как будто нас специально вываляли в болоте. Домовушка, естественно, отказался кормить нас до тех пор, пока мы не вымоемся, а потом я начал чихать – пребывание в сырости не шло на пользу моему хроническому насморку, приобретенному еще в бытность мою человеком. Если бы Лада была дома, она вылечила бы меня одним мановением руки – она неоднократно это проделывала: помашет перед моим носом, как будто муху отгоняет, – и готово, никакого чиха. Но Лады не было.

Домовушка боялся инфекции, совсем как пенсионерка. И совсем как пенсионерка, верил в целительную силу лекарств. Все равно каких. И – опять же как пенсионерка – обожал заниматься самолечением и пользовать окружающих, что ему удавалось редко, поскольку Лада не допускала шарлатанских методов врачевания. Но Лады не было.

Поэтому Домовушка, обрадованный возможностью приложить свою лапку к моему исцелению, пошарил в каких-то своих схованках и притащил пузырек без этикетки, наполненный прозрачной жидкостью. Судя по запаху, это было что-то сердечное – не то валидол, не то корвалол. Но Домовушка утверждал, что это глазные капли и что глаза и нос «почитай одно и то же, рядом находются и сообщаются», на что, по его мнению, указывала прямая зависимость между слезами и соплями: «Потому как, ежели ты вдруг расплачешься, тут же из носу потекет. Опять же, ежелй у тебя носоморок, без слезы не обойдешься никак!»