Читать книгу "Чудовищ нет - Юрий Бурносов"

Вспоминая пылкие слова Аглаи и озираясь по сторонам, Рязанов все ожидал знакомых мест, но окрест был только один лес. К тому же его начали донимать комары, нисколько не вредившие вознице, и потому Рязанов извертелся весь и чрезвычайно обрадовался, когда над вершинами березовой рощицы показались купола церкви Рождества Богородицы, что построил еще в середине прошлого века тогдашний хозяин усадьбы.

— Приехали, барин, — сказал мужик.

— Ну, спасибо. На-ка вот тебе. — Рязанов вручил мужику гривенник, который тот с поклоном спрятал куда-то в шапку.

Из бурьянов порскнула худая многоцветная кошка; мужик тут же сплюнул через левое плечо и принялся размашисто креститься.

— Что ты испугался, братец?! — удивился Рязанов.

— Дык кошка-т… Черно-белая с рыжиною.

— И что с того? Кошка и кошка, мало их бегает.

— Вот и хорошо бы, кабы кошка, потому как котов такого цвета, барин, никогда не бывает. Говорят, что коли народится кот черно-белый с рыжиною, то и станет светопреставление.

— Экий вздор ты городишь, братец. Думаешь, во всем мире нету такого кота?

— Небось нету, — буркнул мужик.

— Отчего же?

— Да потому что светопреставления не случилось покамест.

— Да ты, братец, логик! — с улыбкою сказал Иван Иванович. — Интересно было поговорить с тобою, право слово… Ну ладно, езжай с богом. Еще раз тебе спасибо, что подвез.

— Чего ж не подвезти доброго человека, да и небесплатно небось, — сказал мужик и хлопнул лошадь вожжами по спине.

Подобрав саквояж, Рязанов поспешил к дому, где его прибытие, впрочем, уже заметили — с крыльца спускался Миклашевский, как всегда, шумный, тучный, в чудесном бархатном шлафроке красного цвета, расшитом цветами. Миклашевский был человек простой, предобрый, но не слишком радевший о собственной внешности: гостей принимал прямо в домашнем, и к тому все давно привыкли, и никто уж не сетовал.

— Иван Иваныч, дорогой! А мы заждались! Письмо от вас уж когда получили, — воскликнул он, помовая руками, — а вас все нету и нету.

— Покамест доехал…

— Мы уж взволновались, знаете.

— А что волноваться? Я человек взрослый, самостоятельный.

— Всякое случается. В России живем, знаете. Но как вы вовремя — как раз к столу! Прошу, прошу… Трофимыч, снеси вещи господина Рязанова в верхнюю комнату, да пусть приготовят что надобно к ночлегу!

Расторопный и опрятно одетый мажордом Миклашевских Трофимыч подхватил саквояж и побежал вверх по лестнице, а Миклашевский увлек гостя за собою в столовую.

2

Кушанья у Миклашевских не подавали из буфета, но выставляли на стол, и перемен было очень много. Повар у них был не француз, а итальянец, приготовлявший блюда самые разнообразные и даже русские: как уверял сам Миклашевский, «такого борща, как мой Сезаре, во всей Москве не готовят». Припомнился рассказ мужика-возницы о том, как «бяковские с серафимовскими шапки поснедали», но Иван Иванович о том вслух рассуждать не стал, не к месту оно пришлось бы.

Народу собралось множество — видимо, у Миклашевских был званый вечер, и Рязанов в самом деле угодил как нельзя кстати.

Представив новоявленного гостя остальным и произведя обратный процесс, Миклашевский усадил Рязанова за стол, и ему тотчас принесли супу. Не чинясь, Рязанов выпил две рюмки можжевеловой водки и занялся едою, прислушиваясь к застольным беседам.

Говорили за столом, как водится, ерунду: как Каратыгин Николай Павлович, помещик, обратил на себя в гостях у доктора полную супницу с зеленым борщом; как девка, что у Марьи Ивановны живет, вышивать горазда, а притом еще и дивно поет, и кулебяку заворачивает, хотя обыкновенно девки делают с успехом что-то одно; что какой-то Зыкин продает двух мосек и неплохо бы тех мосек купить, покамест не сделал этого все тот же Каратыгин, который хотя человек жестокий и тваренелюбивый, весьма притом тщеславен и надо ему, чтобы такие моськи были у него одного и ни у кого более, хотя моськам с того будет не жизнь, а мука.

Особенное внимание Рязанова привлек человек в ярко-розовом галстухе, украшенном заколкою с большим самоцветом, явно фальшивым, и в претенциозном пенсне. Сидел он ровно, словно аршин проглотил, ложкою орудовал с чрезвычайной медлительностью и все смотрел по сторонам блеклыми, как у младенца, глазами. Звали человека в нелепом галстухе Илья Ильич Армалинский — так сказал Рязанову хозяин дома, добавив вполголоса:

— Знаток здешних мест, личный почетный гражданин! Его кое-кто даже местным летописцем, хроникером прозывает… По медицинской части, опять же, способствует. Доктор-то есть только в городе, заболели вы — извольте посылать за ним, да на тройке или, по крайней мере, на паре, в приличном экипаже, с кучером. Привезли доктора — за визит ему нужно дать пятнадцать рублей. Оно вроде бы и не жалко, но накладно, знаете ли, хворать. Вот Армалинский и кстати… Он, не премину заметить, порою обычный человек и ведет себя как свойственно обычному человеку, но порою же — совершеннейший рамоли[2]. Коли заговорил по-французски, значит, плохо дело… А помимо прочего, держит дома мышей в клетках: белых, отвратительных, с красным зраком.

— Кстати, напомнили… Представляете, прямо на станции продавались мышеловки; я купил одну вроде как в подарок… Погодите, она у меня в саквояже, сейчас принесу, — сказал Рязанов и, сбегав в указанную слугою комнату наверху, вернулся со словами: — Вот, извольте — преискусно сделано!

И поставил на столик мышеловку, сработанную в виде церковки из деревянных плашечек и проволочных прутьев.

— Ах! — сказала дочь Миклашевского Клавдия Афанасьевна. — Какая жестокость! А ежели мышь туда вскочит, что же с нею делать?

— Прибить, что же еще? — сказал кто-то, кого Ивану Ивановичу представляли, но фамилию он уже успел за ненадобностью забыть.

— Как можно! Жестокий!

— Тогда на улицу отпустить, и вся недолга, — предложил Рязанов, но девушка замахала на него руками:

— Что вы! Что вы! Она ведь непременно обратно в дом забежит да еще потом и укусит.

— Помилуйте, зачем же ей вас кусать? Никогда не видал человека, которого вот так, ни с того, ни с сего укусила бы мышь!

— Как же — ни с сего? Из мести.

Иван Иванович не нашелся что на это сказать и, посидев еще немного и не сыскав в себе больше сил откушать «того-то и непременно еще того-то», как предлагал добрый Афанасий Адамович, вышел на веранду, где в одиночестве обретался Армалинский. Неучтивым это никто бы не назвал, ибо общество уже насытилось и распалось на маленькие группы по возрастам, полам и интересам.

— Что, наскучило вам с молодежью? — спросил «рамоли», поправляя пенсне. — Они, конечно, ныне папильоны[3], но…