Читать книгу "Кот и хозяин. История любви. Продолжение - Питер Гитерс"

В конце концов Дженис блестяще выдержала испытание. Когда мы помирились, я признался, что никто не может научиться хорошо водить машину за пятнадцать минут, на это требуется несколько дней, возможно, неделя, но она обязательно научится.

Дженис принадлежит к типу людей, которые не любят учиться, а хотят сразу все делать в совершенстве. Поскольку учение и процесс познания — антоним краткосрочному совершенству, во время уроков по вождению она быстро выходила из себя, пытаясь притормозить на большом перекрестке, психовала, когда хотела въехать на гору, но скатывалась вниз. Аналогично обстояло дело с изучением французского. Дженис не хотела разговаривать по-французски, пока не выучит язык в совершенстве. Ей довольно трудно приходилось, когда надо было куда-то ехать, что-то делать, поэтому, сжав зубы, без особого удовольствия и с чувством жалости к себе любимой она училась ездить на машине с механической коробкой передач и говорить по-французски.

Переехав в Прованс, мы ничего не знали об особенностях французской почты. Доставка письма или посылки в маленький городок на юге Франции растягивалась на две недели. Оказалось, это вызвано постоянными забастовками компаний и организаций, связанных с почтой. Через несколько недель после приезда мы перестали получать корреспонденцию. Мы тщательно осматривали почтовый ящик в конце сада три или четыре дня подряд, но он был пуст. Ни одного письма, ни одной газеты, даже не приносили «Гералд трибюн». Когда терпение иссякло, Дженис, Нортон и я отправились в почтовое отделение, где нам сообщили о забастовке в Авиньоне. Принимая во внимание, что Авиньон находится в пятидесяти километрах от Голта, возникал вопрос: причем тут наш городок? Признаюсь, мы так и не услышали удовлетворительного ответа. Сотрудники отделения сообщили следующее: во-первых, вся почта сортируется сначала в Авиньоне, а затем направляется в Голт, во-вторых, Авиньон — административный центр, куда почтальоны Люберона обязаны доставлять корреспонденцию и посылки в первую очередь.

Забастовка продолжалась две недели. Когда бастовать перестали, почту носили целых три дня, потом снова прекратили. Придя в очередной раз в местное отделение, мы узнали, что почтальоны Авиньона добились повышения заработной платы и получили льготы. Теперь бастовали почтальоны Люберона, поскольку зарабатывали меньше своих коллег.

Если не бастовали почтальоны, то бастовали водители грузовиков, следовательно, мы не получали посылки. Если не бастовали водители грузовиков, то бастовали работники железной дороги, мы опять жили без посылок. Если не бастовали работники железной дороги, фермеры выступали против ужаса под названием Евродисней, перекрывали трассы, блокировали железную дорогу, мы по-прежнему оставались без посылок.

Через несколько месяцев, обнаружив, что почту снова не приносят, мы поплелись на почтамт в двух кварталах от дома поинтересоваться, кто бастует на этот раз. Оказалось, никто, просто наш почтальон попал в аварию, упал со скутера — крошечного мотоцикла на фут ниже ног с самым громким в мире мотором — и сломал ключицу.

«Это ужасно, — посочувствовал я, — передайте, пожалуйста, месье пожелания скорейшего выздоровления. Но почему мы не получаем почту?» Тогда выяснилось, что в Голте один почтальон. Кроме попавшего в аварию месье, никто не мог разносить корреспонденцию, не знал, как сортировать письма, где живут адресаты. Кроме того, кажется, он был единственным, кто имел скутер.

Через две недели доставка корреспонденции и прессы возобновилась. Казалось, почтальон, неуклюжий мужчина с несчастным выражением лица, с еще более важным видом стал с ревом носиться на мотоцикле по городу с рукой на перевязи.

Некоторое время Нортон был единственным связующим звеном с ответственной и разумной жизнью. Каждое утро кот просыпался, просил корм, лежал, свернувшись калачиком, в традиционных местах, мяукал в ожидании ужина в строго определенное время. Все остальное во Франции, казалось, функционирует как заблагорассудится.

Однажды утром я с удивлением обнаружил во дворе около тонны камней, которые мы не заказывали. Позвонил Элизабет в Париж — выяснилось, что хозяйка дома тоже не приобретала камни. Через неделю загадку решили. За несколько месяцев до происшествия Элизабет разговаривала с каменщиком о перекладке задней стены сада. Владелица дома попросила сообщить стоимость работ. Каменщик так и не озвучил цену, но, проснувшись однажды утром, вспомнил о разговоре с Элизабет и начал работу, другими словами, выгрузил камни во двор и уехал. Хозяйка назвала каменщика паразитом, позвонила ему и сообщила, что мы не оценили такое рвение. На следующий день мастер забрал материал, думаю, с целью свалить груду камней в другом дворе.

Я пришел к выводу, что формирование куч и свалок — самое любимое и популярное занятие соседских хозяйств (или, как говорят французы, окрестных домовладений).

Приближалась зима, и мы решили заблаговременно позаботиться о дровах для камина. Наслушавшись страшных историй о прованском ветре и холоде, когда в город приходит мистраль, раскачивая деревья, свирепствуя по улицам, а земля промерзает насквозь, мы очень боялись замерзнуть. Следуя знакам с надписями от руки «Дрова на продажу», мы уехали километра на полтора от Голта и оказались на маленькой ферме. К нам навстречу, шаркая, вышел владелец хозяйства, с сигаретой в зубах и берете, который едва держался на угловатой голове. Я не мог не заметить раздражающего сходства: все французы старше шестидесяти пяти лет, живущие в провинции, напоминали мне Уильяма Демареста.

Пора отметить необходимость и важность прованского акцента. В действительности говор настолько сильный, что вы перестанете понимать обычный французский язык, пока не привыкнете к гнусавому произношению и носовым звукам. В конце каждого слова местные жители добавляют «г». Слово «главный» произносится как «Г-г-г-навныг». Возьмем, к примеру, предложение на английском: «Джон, когда запретили оружие?» Простое предложение, правда? А теперь представьте, что слышите этот вопрос впервые на прованском диалекте. Итак, предложение звучит следующим образом: «Гданг, когданг оружанг запретиланг?» Больше похоже на китайский, чем на английский. Именно так мы воспринимали речь, когда приехали. Казалось, такой странный носовой гнусавый говор можно услышать только в местах, населенных шерпами.

Фермер, торгующий дровами, разговаривал с самым сильным и непонятным акцентом в мире. Я понял только одну фразу, когда мужчина посмотрел на Нортона, занятого исследованием чужого сада, и сказал: «Ваш кот очень мудрый». Кстати, многие французы именно так характеризовали Нортона. Большинство американцев при виде кота восклицают: «Какой хорошенький!» или «Боже, он такой спокойный!» Я предпочитаю комплименты французов, поскольку они отражают истинное уважение к кошкам и к жизни: «О, он такой мудрый. Действительно мудрый».

За исключением информации о проницательности и уме своего друга, из беседы я понял следующее: мы можем купить или не купить дрова. Сын или дочь фермера приедут к нам, либо мы сами приедем. Кажется, дети жили в Испании. Если мы все-таки хотим купить дрова, это можно сделать сегодня вечером, на следующей неделе или никогда. Дрова стоят миллионы долларов и отдаются совершенно бесплатно. Голова шла кругом, но я постарался успокоить себя тем, что заказал немного дров и не разорюсь.