Читать книгу "Унесенная ветром - Дмитрий Вересов"

— В этих краях туземных, Дмитрий Иванович, все на бабе держится, — говорил Федор, суетясь по хозяйству. — Пока казаки в засаде сидят, стерегут сами не знают чего, бабы ихние и девки в полях да огородах. Весь дом на них, весь достаток от них. И у дикарей, чеченов, ваварцев тож, все от баб. Дикость их тоже от баб. Наш-то Ахмаз пожил с нами, так смирным стал, обходительным, любо дорого на человека смотреть. А вот деваха эта чеченская, что у казака Фомки живет, как была кошкой одичалой, так ей и осталась. Чуть Ахмазу глаза не повыцарапала! А за что?! От дикости!

— Ты так думаешь?! — Басаргина на этот раз заинтересовали слова Федора, хотя обычно он пропускал его монологи мимо ушей.

— А что же тут еще думать, Дмитрий Иванович? Я Ахмаза давеча спрашивал: знает он ее, ал и нет? Тот только головой оцарапанной мотал. А он мне, Дмитрий Иванович, брехать не будет. Потому я так про этот случай думаю. Учуяла эта кошка в нем непонятное: по виду — свой чечен, а по душе — уже чужой. Вот и кинулась на него, как на чужого кота, шерсть ему драть.

— Так ты думаешь, что Ахмаз совсем уж своим стал?

— Да уж не меньше, чем казаки эти баламуты! Разве ж с ними можно, с чертями, душевно, к примеру, поговорить? Скалятся только, прохвосты, и перемигиваются. Пустой народец! А Ахмаз вот душевно ко всему тянется, слушает, понимает…

— Может, ты его, Федор, еще и покрестишь?

— А зря вы смеетесь, Дмитрий Иванович! Во всей станице этой есть один казак умственный…

— Дед Епишка, небось? Пьяница старый?

— Он и есть. Не без греха, конечно, но человек знающий, пожилой. Вот он любит рассказывать, что мусульмане так же, как и мы, в Иисуса веруют.

— Это и я тебе могу рассказать. Только наш Перун и Велес ближе к православной вере, чем их Коран, хоть там даже про Иисуса сказано.

— Как же так, Дмитрий Иванович?

— А так! Вера — не только в букве закона Божьего, а и в духе народа. Там ее истоки, потому народ ею жив. А если бы все так просто было — князь Владимир, мол, почесал лысину, дай, думает, чтобы винцом можно было баловаться, покрещусь, — рухнуло бы все здание давно. Так что про Ахмаза и не думай. Их Иса — не Иисус. Голгофа наша — льдом схвачена и снегом занесена. Бабы в платках, мужики в лаптях, Христос в простой, домотканой рубахе… А ты — Иса, Иса… Иди-ка ты, Федор, черкеску бурую почисти. Хочу ее Ахмазу отдать. Пора ему…

Выехали они затемно. Федор суетился как-то особенно, колыхал, снуя по комнате, пламя свечи. Увязав свою стряпню в узелок, долго указывал Ахмазу, что съесть наперед, пока не остыло, а что оставить на дальнюю дорогу. Он дошел с ними до околицы, думал расцеловаться со своим питомцем на прощанье, даже руки протянул, но чеченец только рукой махнул и что-то сказал гортанно.

Федор, заметив усмешку все понимающего Басаргина, сделал вид, что хотел поправить какую-то часть конского снаряжения, но так и не выбрал какую.

— Жди меня вскорости, — наказал ему поручик, и они скрылись за косматыми кронами деревьев.

— Нехристь дикая! — плюнул в сердцах Федор, но, одумавшись, перекрестил темный воздух, который поглотил уже всадников, и проговорил старательно Христову молитву.

— Прав, Дмитрий Иванович, — неспешно поплыл вдоль темных плетней его сердитый голос, — чужак и есть чужак. Волк он, серый разбойник. Выходишь его, как кутенка, с рук выкормишь. А он заслышит вой своей стаи, только хвостом махнет, а удерживать станешь — и руку отхватит. Глотку не перерезал? И на том тебе спасибо, Пятница…

Басаргин с Ахмазом ехали молча. Поручик думал уже о другом романтическом в высшей степени деле, которое волновало его молодую кровь, обещая то самое утоление гордости, которое он почитал за счастье. Ахмаз же вдыхал расширившимися ноздрями ветер с Терека, пил полными легкими дым горных селений и стужу далеких горных ледников. Горная страна властно возвращала его себе, как свою на время утерянную собственность, и дух горца был захвачен восторгом этого возвращения.

Так они добрались до брода, которые возникают кое-где по течению Терека в это время года. Здесь кони их заволновались, ожидая переправы, всадники же не спешили.

— Пора прощаться, Ахмаз, — сказал Басаргин, — война еще будет долгая. Всякое может на ней случиться. Могу я в тебя пулю выпустить, можешь ты в меня. Кто в бою разберет! Потому давай простим друг друга заранее, если что. Чтобы без обид!

— Ахмаз дорогой кунак не стреляй, — ответил горец. — Глаза есть, уши есть, зачем кунак стрелять? Ахмаз помнить, душа моя, никогда забывать! Коня дал, шашку дал, ружье дал, бешмет дал, жизнь дал… Аллах поможет Басарг-хан, Ахмаз не забудет Басарг-хан… Бешмет дал, жизнь дал… Аллах всевидящий и всемогущий!.. Свободу дал! Басарг-хан, пусть дни твой продлятся, род твой множится, душа моя! Ахмаз помнит всегда Басарг-хан!

— Прощай, Ахмаз! Удачи тебе и роду твоему! Пусть Аллах поможет тебе, — поручик хотел хлопнуть дружески горца по плечу, но почему-то передумал, шлепнул свою бывшую лошадь по крупу, и она, вздрогнув, скакнула сразу четырьмя ногами и пугливо ступила в темную, темнее ночи, воду Терека.

Басаргин постоял немного на берегу, как бы провожая взглядом невидимого без лунного глаза в эту облачную ночь кунака, потом проговорил едва слышно:

— А ведь Фомка Ивашков вчера на кордон уехал. Надолго ли?

Вдруг конь вздрогнул и захрапел. Поручик потянулся к зачехленному ружью. Огромная тень качнулась над бродом. Словно арочный мост, завис на мгновенье гигантский конь над Тереком, а всадник всматривался из-под козырька офицерской фуражки в сторону станицы. Басаргин запрокинул вверх голову, пытаясь заглянуть в его темное лицо, но в этот момент выскользнула монеткой из нищих лохмотьев тучи луна. Озарились бегущие воды и пустые берега. Никого не было, только холод невидимого ледника еще дышал ему в лицо.

— Тень отца Гамлета — это из другой трагедии! — крикнул поручик кому-то, поворачивая коня. — Ты ошибся! Ошибся, как всегда! Айшат, помяни меня в своих молитвах, нимфа!

Он хотел расхохотаться, но глотнул того самого холодного дыханья и закашлялся…

Басаргин поначалу подъехал к дому Ивашковых верхом. Но вдруг сам показался себе таким огромным, видимым всей станице, как тот призрачный всадник над бродом. Тогда поручик отвел коня домой и вновь вернулся сюда же, в тень пирамидальных тополей на краю станицы, и стал прогуливаться с независимым видом, словно по бульвару курортного городка в ожидании знакомых дам. И дамы не заставили себя долго ждать.

Первой прошла через двор старуха Ивашкова. Заметив поручика, она все стала делать чересчур шумно и порывисто.

— Моховину у нас нашел, что ли, кулик долгоногий? — услышал Басаргин. — То-то собака во сне брехала! Вот и набрехала! Кому гость, а кому — вынь да брось…

За старухой выбежала во двор Фомкина младшая сестра Дуняха. Та была смешлива без меры и, завидев шагающего вдоль плетня караульного, фыркнула в ладошку, а забежав за угол, дала себе волю и захохотала от души.