Читать книгу "Медленный скорый поезд - Сергей Абрамов"

А и надо было б Стрелка разбудить.

Что Пастух осторожно и сделал.

И проводница тоже привычно проснулась, как не спала, засуетилась, готовилась к короткой стоянке.

— Нижнеудинск никак? — спросил Стрелок. — Чего ждать?

— Как обычно, — объяснил Пастух. — Что-нибудь да будет.

Он вполне серьезно отнесся к пока теоретическим намерениям Слима, недооценивать того было глупо и опасно. А более всего Пастух нудно клял себя за то, что в свое время позволил Слиму выиграть. Сам того не зная и не подозревая. Убедительно выиграть — не придерешься. А все же был бы тогда Пастух менее самоуверен, так и сто раз бы и как следует проверил «покойника». Ан недотумкал, недобдел, самоуверенность одолела. Теперь хвосты подбирать придется. Скверно. Но подбирать так подбирать.

— Останься в вагоне, — сказал Стрелку. — Держи оба входа. Марину не выпускай из вагона. Перебьется… А я на перрон.

— Он тебя сразу узнает, — предостерег Стрелок. — А ты его в ночи, если он в шапочке или парике, хрен заметишь. Да и на хрена выходить? Тринадцать минут всего стоим.

— Ну и останься в вагоне, — повторил Пастух. — Так будет лучше. А мне тринадцати минут с лихвой хватит.

Он был прав по-своему. Он и прежде не очень-то верил в то, что Слим пойдет на ходу по вагонам: стремно для него — раз, бессмысленно — два. Он, не исключено, знал о том, кто едет в поезде. Он, не исключено, пришел по душу Марины, как и все прежние приходящие. Хотя и причина под названием «Пастух» тоже очевидно реальна. Он, не исключено, засветил себя на той, минувшей уже станции намеренно, считал Пастух, засветил, чтоб все, кому надо, знали: вот он, Слим, живой и здоровый. И ждали б его изо всех сил. А кому ждать надо? Только Пастуху и надо. Чтоб доделать недоделанное за копеечные минутки стоянки в ночи и при скупом электрическом освещении, да еще и в толпе пассажиров. Если, конечно, они вдруг проснутся и в коридоре столпятся, хотя вряд ли — на тринадцать-то минут… Равная, по сути, игра. Кто цель, кто охотник — сразу не разберешь, да если еще Слим волосы спрячет…

Кстати! А с чего это ты надумал, сам себе удивился Пастух, что цель его — ты? Не мания ли это грандиоза? Куда как приятнее: он не цель, он — дичь, а охотник — ты. Ладно бы так…

Поезд погремел-погремел железом и встал. Пассажиры спали. А Пастух вышел в противоположный тамбур, где никого не было, отпер вагонным ключом дверь, выходящую не на перрон, а на другой путь, спустился на гравий, побежал вдоль вагонов, два пробежал, а под третьим нырнул и выбрался на перрон — подальше от своего вагона. Пистолет с навинченным на ствол глушителем засунут был за спину, за джинсы, футболка его прикрывала.

Бессонных пассажиров на перроне было — кот наплакал. Пастух пошел по противоположному краю широкого перрона, притормозил у вагона, соседнего своему. Пара-тройка бессонных стояли. И чуть подале — Слим. Тот и впрямь был в смешной шапочке, похожей на лыжную, только полотняной, которая даже не полностью скрывала его белые волосы, а на ней, на лбу зачем-то слепо торчали большие черные очки, неуместные в темноте, и ничего и никого он не страшился, стоял намеренно нагло — вот он я. Берите меня, если желаете и сможете.

Он смотрел в небо, звездным оно было, и вроде бы не видел Пастуха. Хотя вряд ли. Пастух давно подозревал, что лишняя пара глаз у Слима на затылке имелась.

Смочь-то просто было. И одновременно непросто.

Слим увидел Пастуха, но не дернулся, не побежал, не выхватил оружие, а всего лишь улыбнулся давнему врагу-соратнику, поднял руки вверх, помахал пустыми ладошками — мол, я не опасен. Он видел, что в руке у Пастуха «глок», но никаких встречных действий не предпринимал. Просто ждал. А когда Пастух подошел, протянул ему руку. Сказал:

— Не очень-то и рад тебя видеть, Пастух, но уж так вышло. Ты меня убить пришел? Пустое занятие, ты ж пробовал…

Выстрелить было проще простого. Но Пастух жопой чуял, что Слим затеял какую-то хитрую игру, а какую — не понимал, и ему чертовски было любопытно узнать — что это за игра? Стремно, конечно, но драйв — штука лукавая, окаянная, посему «глок» не спрятал, а ткнул стволом Слиму в бок, сказал тихонько:

— Не шевелись, Слим, иди медленно, молча, молча, вот так, вот и ладушки…

Он обнял его за плечи правой рукой, а левой упер ему в спину ствол, и пошли они, как закадычные корефаны, по перрону, стараясь не задевать пассажиров, а Пастух повторял шепотком:

— Вот и ладушки, вот и славно, а шевельнешься — выстрелю и только раню, очень больно будет. Или ты опять на себя что-то пуленепробиваемое натянул? Вроде нет на ощупь ничего… Что ж ты так неосторожно? Второй раз я одним выстрелом не ограничусь, всю обойму в тебя всажу. Вот отойдем недалеко и всажу. Он у меня с глушаком.

— А если я не пошевелюсь, неужто не выстрелишь? — спросил Слим.

Весело спросил. Пастух даже удивился: чему б радоваться?

— Разве что чуть позже. Вот отойдем только, чтоб из окон поезда не увидели. Зачем усталым в дороге людям живые ужастики? Зато мучить не стану, сразу убью.

— Ты уже пробовал — сразу…

— Прав, прав. Недооценил я тебя тогда. Ты меня начисто переиграл. Причем красиво-то как! Я поверил. Маху дал. Тогда…

— И непременно надо исправить ошибку?

— Я б и не знал о ней, если б ты нынче не появился. На кой хрен тебе этот доморощенный театр? Ну мертв ты. Четыре года как. Чего ты ожил? Зачем тебе эти игры? Очки вон нацепил, клоун…

Слим шел молча и ровно, словно не чувствовал ствола у спины. Шел, будто где-то за перронами его ждала собственная маленькая армия, которая не только порюхает насмерть Пастуха, но еще и вагон пассажиров рядом положит, включая Марину и Стрелка. Отменно себя вел Слим. Достойно. Пастух так считал.

А уж что он задумал — это гадания бесполезные. Либо Пастух его кокнет в очередной раз и, хочется верить, навсегда кокнет, либо…

Во второе «либо» верить не хотелось.

Они прошли по перрону, спустились на гравий, Пастух вел Слима к какому-то темному в ночи зданию — то ли ангару, то ли складу, подальше от состава. Да и времени-то оставалось — кот наплакал.

— Через четыре минуты отправляемся, — крикнула вслед проводница, все еще стоявшая у двери вагона.

Слим не сопротивлялся, шел легко и упруго, будто не его вели, а он вел. Луна торчала на небе — полная, золотая, величественная, как Лев Толстой, по словам поэта. Светло было. Завернули за угол, и Слим сам остановился. И Пастух остановился.

— Пришли, — сказал Слим, — дальше — смысла нет. Через три с копейками минуты поезд отходит. Конец фильма…

Надвинул ладонью очки на глаза и — пропал.

Вдруг. Мигом.

И каким мигом!..

Он, миг этот гребаный, оказался болезненно ярким, будто вспышка зажглась прямо перед глазами, ослепила, и Пастух, ни хрена не видя и еле сдерживаясь, чтоб не заорать от боли в глазах, саданул из ствола в точку, где вроде бы только что было лицо Слима, еще раз саданул, еще…