Читать книгу "Потерпевшие претензий не имеют - Георгий Вайнер"

– Мне сказали в деканате, что у тебя есть уже опубликованная научная работа…

– Да, в «Вестнике», – кивнул Вадик и покраснел – то ли от удовольствия, то ли от смущения. – Я начал заниматься применением методов нестандартного анализа к теории солитонов.

– Oй-ой! – испуганно сказал я. – И слов-то таких не знаю!

Вадик смотрел на студентов, скачущих через «слона». Рассеянно и немного снисходительно, как всегда специалисты разговаривают с непосвященными, он пояснил:

– Да это только звучит так непонятно. А все дело в том, что нестандартный анализ рассматривает бесконечно малые величины не как переменные, а постоянные. Понимаете?

– Нет, Вадик, не понимаю. Но, как юрист, я тоже склонен рассматривать даже бесконечно малые величины как постоянные. А ты понимаешь?

– Не о-очень, – растерянно ответил Вадик и снова покраснел. У него была очень тонкая, прозрачная кожа, и он легко краснел.

– Тебе семнадцать уже есть? – спросил я.

– Через полгода исполнится, меня брат записал в школу раньше…

Я подумал, что он, в сущности, совсем не намного взрослее моего Маратки, и от этого вызвал у меня чувство родительской ответственности.

– Вадик, ты уже взрослый и интеллигентный молодой человек…

Он покачал головой и сказал с грустной усмешкой:

– Профессор Габричевский говорит, что человек становится интеллигентом после трех университетов: первый должен быть твой собственный, а второй и третий – отца и деда…

– Ты жалеешь, что отец и дед у тебя не кончили университетов? – с искренним интересом спросил я.

– Конечно, жалею! – Он посмотрел на меня с удивлением. – У меня родители малограмотные, семилетку не кончили, вот и живут – дальше своих кур, домика, сада, машинки для консервирования их ничто не интересует. Все, что я знаю о жизни, – от брата, от Сашки услышал. У него у самого-то еле-еле десятилетка и школа сержантов в автобате… А теперь и вовсе жизнь его превратилась в периодическую дробь: бесконечна в знаменателе – под чертой…

– Я потому и пришел к тебе, – сказал я серьезно. – Мне кажется, что дробь, в которой он под чертой, очень усложнили. Ее надо сократить, упростить. Я хочу, чтобы ты подумал, повспоминал, помог мне. И брату, конечно.

– Да чем же я могу помочь? Я бы мечтал что-нибудь сделать для него. Но я ведь почти ничего не видел. – Он опять покраснел, губы его стали еле заметно подергиваться от волнения. – Это ведь все как кошмар нахлынуло… Мы домой с ним ехали, было поздно, я уснул… Проснулся – машина стоит, темно, крики, какие-то люди мечутся, драка… Я увидел, как Саша бежит к машине… Распахнул дверь… Он прыгнул за руль, мотор работал… Сашка сразу поехал, он наверняка никого не собирался давить, он хотел выбраться из этой свалки… а тут двое прямо под капот бросились… И ужасный удар!..

Вадик плотно зажмурил веки, я видел, как ему вновь стало невыносимо страшно, глаза налились слезами, он сглотнул тяжелый ком.

– Что после этого произошло?

– Плохо все помню… У меня в ушах гремел этот жуткий удар, я слышал хруст костей!.. Вы поймите, не хотел Саша их давить! Не хотел! Не мог он этого хотеть! Поверьте, ему это было совершенно не нужно, он просто хотел уехать! Ведь по любой логике – человеческой, юридической, математической, – уехать было необходимо и вполне достаточно! У нас нет ничего общего с этими уголовниками…

– Я тебя снова спрашиваю: что происходило после наезда?

– Саша пытался отвернуть машину и попал в кювет, мотор заглох… Но все куда-то разбежались… Я вышел из машины, и меня вырвало… Потом приехала милиция… «Скорая помощь»… Долго разбирались… Саша сказал мне: «Не бойся, братан, все перемелется…» Его посадили в милицейскую машину и увезли. А в нашу машину сел гаишник, и мы поехали в отделение…

– А почему у тебя не отобрали в милиции объяснение?

– Не знаю. Наверное, не до меня было… Там такое творилось… Я всю ночь просидел в машине, пока отец не приехал под утро.

– Ты не знаешь, твой брат был знаком раньше с этими людьми? – спросил я с надеждой. Паренек покачал головой:

– Я этого сказать не могу… Там был один знакомый ему шофер, я это понял по разговорам… А про остальных… не знаю…

– Ну ладно. Вот тебе мой телефон, если вспомнишь что-нибудь еще, позвони… – Он уже собрался уходить, и я спросил вслед: – Вадик, а можно применить методы нестандартного анализа к нравственным или юридическим проблемам?

Он обернулся ко мне, взглянул искоса:

– Не знаю. В точных науках нет нравственных проблем. Есть желание наблюдать и анализировать факты.

Глава 16

Утром в мой кабинет заглянул Шатохин. Нечасто балует меня визитами мой прокурор, и всегда его приход имеет какое-то определенное значение. Для всех незначительных повседневных дел он вызывает меня к себе.

Наморщив нос, Шатохин разогнал рукой дым и недовольно сказал:

– Как ты живешь в такой атмосфере?

– С отвращением…

– Оно и видать, – покачал осуждающе головой Шатохин. – Слушай, чего говорю: старея, люди приобретают массу дурных привычек и напрочь забывают хорошие. Ты этого не замечал?

– Как же я могу не замечать этого? – смирно согласился я. – Моя жизнь – постоянная иллюстрация к этому безусловно правильному тезису. Я утешаюсь, правда, недостоверной идеей, что к старости эти потери восполняются приходящей с годами мудростью.

– Ага, как же! – захохотал прокурор. – Ты это кому-нибудь другому рассказывай. Я-то знаю, что с годами наша глупость просто крепнет на известке склероза… надо сейчас, пока мы молоды, держать себя в форме.

Это была чистая уступка вежливости – из нас двоих Шатохин, конечно, считал молодым только себя. У него вообще был дифференцированный возрастной подход. Меня он считал дряхлым дедушкой с единственной жизненной перспективой – пенсией. Но если бы завтра случилось чудо и меня ни с того ни с сего назначили прокурором области, Шатохин сразу бы перевел меня в своей возрастной таблице в группу юных атлетов.

Он засмеялся каким-то своим мыслям и весело сказал:

– Да и вообще вопрос с человеческой мудростью – штука довольно неясная. Сегодня – мудрость, завтра – вздор. Кто знает наверняка, что это такое – мудрость? Ты знаешь? Наверняка?

– Наверняка не знаю. Но думаю, что догадываюсь…

– Поделись, будь другом.

– Мне кажется, что мудрость есть познание меры добра и зла.

– Перестань, кто и когда эту меру может вычислить? – махнул на меня рукой Шатохин. – Мудр, кто знает нужное, а не многое. Умствуешь лениво, когда гимнастику неохота делать…

В нем действительно играла молодая сила. Оглянувшись, чтобы убедиться в нашей уединенности, он сказал: