Читать книгу "Главный фигурант - Вячеслав Денисов"

Все, что сейчас происходит перед моими глазами, это самое настоящее неприятие Иваном Дмитриевичем Кряжиным имеющейся у него информации. Иными словами, Кряжин не уверен в полностью доказанной Вагайцевым вине Разбоева. Трудно в это поверить, особенно мне, человеку не самому далекому от оперативно-разыскной деятельности. Кажется, советник решил за две недели сделать то, на что Вагайцев потратил десять месяцев.

И теперь этот Шустин.

Мне кто-нибудь объяснит, на кой черт Кряжину понадобился этот прыщ на теле СМИ? Фотографии у него изъяли, объяснение отобрали, информацию слили. Зачем волочь этого кота в те места и демонстрировать те возможности, которым, в чем я уверен, Шустину вовсе не обязательно быть свидетелем?

Впрочем, Кряжину виднее, и я не устаю говорить об этом. Наверное, советник хочет использовать журналюгу по максимуму, хотя я, глядя на Шустина, с трудом представляю, как этого можно достичь. Свой максимум этот тип выработал в кабинете на Большой Дмитровке. Как бы он теперь не погнал лошадей в сторону, опасаясь, что Кряжин не видит его помощи и может ему испортить жизнь. Говорить ему – и это очевидно – больше нечего, и по задумчивому личику этого сноба в зеркале заднего вида я прямо-таки читаю поиски темы, опираясь на которую он мог бы врать безостановочно.

А пока вместо него говорит Кряжин и рассказывает историю, подходящую, по его мнению, к нашей поездке. Кстати, о поездке. Мы едем... Я, признаться, оцепенел, когда услышал команду на выбор маршрута! Такое впечатление, что у Кряжина в запасе не две недели, а два месяца.

Едва мы расселись, советник велел мне трогать, и озвученный маршрут «Асеева – Вишневая – Бабаевская – Знаменка» вызвал у меня некоторое недоумение. Это те улицы, по коим Шустин катал весь сегодняшний день остроумного разбойника. Сам же Шустин откровенно приуныл и закудахтал, как кочет:

– Зачем? Это жестоко! Я и так чувствую ни с чем не сг’авнимое чувство стыда!

Здесь я его понимаю. Так, как развели его, не разводили на моей памяти никого. Но Кряжин объяснил, что, пока участие Шустина в разбое не опровергнуто и пока не доказано обратное, Кряжин не может сидеть в одной машине с человеком, подозреваемом в соучастии в тяжком преступлении.

Что касается меня, то я остановил бы машину где-нибудь у Егерского пруда, где побезлюдней, врезал бы телерепортеру за привычку совать нос в чужие дела и отпустил домой. В разбое он виновен так же, как я виновен в пожаре Москвы в 1812 году. Но Кряжину, видите ли, нужно доказательство невинности Шустина.

А пока тот таращит свои глазки в окно, я слушаю Кряжина.

– Три года назад я расследовал убийства женщин в Северном округе, – говорил он, выдувая в приоткрытое окно сигаретный дым. – И дело это, ребята, я вам скажу, было не из приятных. Убийствами на сексуальной почве с первого взгляда не пахло, но для того, чтобы забрать пару серег, колечко и несколько сотен рублей из кошелька, мерзавец вытворял со своими жертвами такое, что, даже когда я писал обвинительное заключение, у меня волосы на руках становились дыбом. Я тогда знался с одной красоткой с «Мосфильма», и именно в тот момент она призналась мне в моем необыкновенном превращении. «Ты что, Иван, – сказала мне она одним воскресным утром, – волосы красишь?». – «С чего ты взяла?» – оторопел я. – «Неделю назад, когда мы знакомились у Заславских, у тебя не было на висках седины!» Я не поверил и направился в ванную. Она была права. С тех пор я взял за правило не переживать за чужие жизни. И ни разу с тех пор слова своего не сдержал.

Итак, Северный округ. Неизвестный, получивший в оперативно-разыскном деле оперативников МУРа прозвище «Гиена», убил восьмерых женщин. С места преступления он забирал, как я уже говорил, мелочи, позволяющие, однако, некоторое время держаться на плаву. Ты помнишь эту историю, Сидельников?

Я вспомнил, едва советник завел об этом деле речь. Тогда действительно пришлось попотеть, прежде чем вышли на след убийцы. И, если бы не живой ум Кряжина, вряд ли поиски продолжались всего полгода.

– Через шесть месяцев активных поисков, – продолжил он, – мы все-таки вышли на след. Убийцей оказался субтильный внешне малый, имеющий мягкую медленную походку, вялую речь, у него на иждивении были двое несовершеннолетних детей, больная жена и престарелая мать. Он убивал, чтобы прокормить семью.

Я посмотрел в зеркало и увидел, как встрепенулся Шустин. Он ловко выдернул из кармана блокнот с ручкой, возвращенные в дежурной части, и стал что-то быстро писать. Кряжин рассказывал, а тот писал. И даже успел спросить: «И как же вы его нашли?»

Ненавижу этого типа. Не знаю почему. Фото при нем еще не повод ненавидеть – у меня у самого стол ломится от снимков скабрезного характера, хотя и по делу, а не по желанию! – но эта история в комнате дежурного... Черт возьми, нужно было просто спросить, как это сделал Кряжин: «Вы заикаетесь?» А я решил обыграть... В результате мой поступок явился лучшим подтверждением слогана о том, что нельзя обмануть лжеца. Все равно не могу спокойно смотреть на этот персонаж из сказки про кота Баюна...

– Видите ли, господин Шустин, – загудел, прикуривая сигарету, Кряжин, – всякое преступление оставляет свой след. Будь то случайный свидетель за углом, копия чека в кассовом аппарате, свидетельствующая о покупке убийцей чего-то, или остатки его жизнедеятельности на месте преступления.

Я принял дело, – продолжил советник, сделав полуразворот к Шустину, – после третьего убийства, когда стало ясно, что орудует маньяк и третье убийство не последнее...

И тут произошло невероятное. Во всяком случае, невероятным это считаю я. Кряжин же даже не моргнул глазом. Шустин захлопнул блокнот – мне хорошо был виден его жест в зеркало – и отчетливо произнес:

– Господин Кг’яжин, еще десять минут назад я хотел г’ассказать миг’у о деле Г’азбоева. По моему мнению, следствие ушло от пг’авды. Но сейчас вижу, что мой замысел обг’ечен на пг’овал. Сенсации не получится, ибо то, что планиг’овал сделать я, обязательно сделаете вы. Я вег’нусь на г’аботу не с пустыми г’уками. Я сделаю г’епог’таж о вас.

Признаюсь честно, мне стало неприятно, когда я понял, что откровенная, циничная и наглая лесть папарацци-неудачника нашла отклик в сердце следователя. Кряжин ли это?

– Это и будет моей сенсацией, – продолжал между тем Шустин. – Все видят пг’еступление, и все слышат пг’иговог’, а что пг’оисходит между этими знаковыми событиями, не ведомо никому. Позвольте мне стать на то вг’емя, котог’ое вы сами указали, вашим биогг’афом?

И Кряжина понесло. Совершенно забыв, что за его спиной самый настоящий мутный тип, случайность участия которого в разбое на Знаменке советник еще только собирался доказывать, уважаемый мною следователь уселся на сиденье поудобнее и вдруг стал говорить Шустину вещи, рассказывать о которых вряд ли позволяет этика следователя.

– Видите ли, Степан Максимович (Степан Максимович!..), следственные действия, если проводить их, не ориентируясь на штампы, а с искоркой личного интереса, могут оказать на ход следствия влияние сродни пожару или наводнению. Сжечь и перепутать все факты, смешать их с грязью, но, когда вода сходит, а пожар оставляет после себя пепел, нет почвы более благодатной, чтобы бросать в нее новое зерно...