Читать книгу "Римская рулетка - Игорь Чубаха"

– Я сейчас иду на рынок, с этим славным инвалидом. Бешеных бабок к вечеру не обещаю, но жрачку на рынке как-нибудь добуду. Вы вдвоем одеваетесь в эти простынки и гуляете по городу, благо Гюльчатай по-местному кумекает, а у тебя, историк, внешность благообразная, если солому из бороды удалить. Сойдете за почтенного плебея с племянницей, приехали из Бердичева в столицу, – историк знает, какой тут у нас местный Бердичев. К вечеру должны ориентироваться в городе, ясно? Не факты научные собирать, не черепки из канавы выкапывать, а где какие улицы, где правительственные здания, где почта и телеграф, то бишь Форум и голубятня. И еще. Если вы у каждого приличного дома постучите и спросите, не нужен ли им дворник, квалифицированный телохранитель или столяр-краснодеревщик, потому что вам надо малограмотного кузена пристроить, будет хорошо. Потому что не собираюсь я закончить свои быстротекущие дни разнорабочим на рынке.

– А где мой муж? – подумав над ответом, спросила Айшат.

– Мужа нет, – развел руками Андрей, – зато появились дядя и двоюродный брат. Брат – это я.

И решительными шагами вышел из амбара.

Кто из нас не помнит, как великолепен, как божественно щедр и благородно утешителен яркий солнечный день на бескрайних просторах великой Римской империи, как, наипаче того, изысканно утешительно и женственно восторженно утро после едва прошедшего ночного ливня в окрестностях Великого города основанного близнецами, вскормленными волчицей выросшей в лесу, шумящем на семи холмах, появившихся в результате остаточной геологической складчатости в средних районах Апеннинского полуострова, того самого, что при взгляде с самолета несколько напоминает сапог молодой студентки, брошенный под вешалку!

* * *

Если бы мы не писали правдивых книг, а снимали голливудский блокбастер, то непременно взяли бы крупным планом легонькое перо, выпавшее из подкрылья пролетающей над городом ласточки. И, следуя за ним методами компьютерной анимации, проследили бы путь воздушных потоков, сперва скользнув по плоской крыше государственных терм, затем по куполу Капитолия, облетели бы дорическую капитель, повисели бы секунду на дубовом листочке, выточенном из байского известняка, и, сорвавшись, словно птица, потревоженная блудливым котом, понеслись бы по узким улочкам к широким воротам. И черные от полуденной тени проемы окошек в выбеленных солнцем стенах домов слились бы в сероватые полосы за нашими спинами, и вот мы уже за городскою стеной, и дышится вольнее, и фокусное расстояние нашей воображаемой камеры удлиняется.

И вот уже вся желто-зеленая панорама ложится перед нами, как свежая скатерть на столе в украинской мазанке. А там, вдалеке, по извилистой дороге несут опять кого-то на носилках, нет, не санитары в лазарет, а вышколенные рабы, настоящие асы проселочных дорог и городских улиц, опытные водилы, несут, согнувшись под тяжестью паланкина, благодаря чему вся картина немедленно из лирической становится исполненной политического смысла и приобретает важное общественное значение.

Дмитрий Хромин глядел в окно паланкина. Он так и не смог полюбить маршрутные такси по единственной причине: всегда упираются колени и кто-то прижимается к тебе плечом, давая почувствовать, что можно и потесниться, места-то вон сколько. В данном случае в плечо давила бронзовая шишка, украшающая локоть центурионских доспехов Пессимия, обиженно молчавшего рядом. В носилки едва влезало четверо, и Пессимию досталось ехать спиной по ходу движения, отчего его всегда мутило. Кроме того, он понимал, что сидящие напротив мужчина и женщина уж точно не намерены слушать его риторические построения. Тут в паланкине завелся кое-кто покрасноречивей.

– Твое искусство вести изящный и глубокомысленный разговор, уважаемый Деметр Семипедий, как тебе угодно себя теперь именовать, – говорил человек, готовый при первой необходимости скрыть свое лицо плащом, покачиваясь в такт мерной походке рабов, – вполне убеждает нас в том, кто ты есть на самом деле. Кто же не знает, с каким искусством в свое время цитировал и комментировал ты великого эллинского слепца. Тем больше наша радость, ибо ждали мы тебя, известного нам более по трудам и пересказам твоих острых мыслей, твоих полемических побед и твоего радения об общественном благе.

– «Мы» – это кто? – осторожно уточнил Хромин, когда на секунду жаркое голубое небо с облаками» такими неправдоподобно белыми, что казалось срисованным голубой краской по свежей штукатурке, на секунду исчезло из окна и полумрак словно овеял едущих прохладой – носилки пронесли в городские ворота мимо почтительно замершей стражи.

– Мы – это сторонники истинной республиканской свободы, – торжественно проговорил собеседник, с хрустом разминая искривленные пальцы. – Враги тирании и освободители народа. Мы – это партия настоящих патриотов, пекущихся о том, чтобы каждому гражданину Рима было привольно и комфортно. Мы – это те, кто на Форуме отстаивает права беднейших и…

Носилки тряхнуло на выбоине, и говорящий закашлялся, поперхнувшись словами, которые тут же подхватила Феминистия. Всю дорогу она поглядывала на Хромина, как бы говоря: ну, стишочки ты сочиняешь на лету, это правда. Но поглядим, что будет, когда языки наши войдут в боевое соприкосновение:

– И готовы вытащить из незаконно занятых помещений разбогатевшую на неправедных махинациях сволочь…

– Et sic est veritas![18]– осторожно согласился Пессимий.

Человек в плаще прокашлялся и со старчески брюзгливым выражением обратился к хозяйке паланкина:

– Да распни ты этого левого переднего, в самом деле! Он тебя так в кювет опрокинет когда-нибудь!

* * *

Блоки визжали, крюки коптилен скрипели, покачиваясь на почерневших от времени и дыма хомутах, петли издавали странные, томные попискивания, как будто где-то в закоулках рыбного рынка занималась любовью армия крыс. И всюду аромат свежей рыбы сливался с вонью от выгребных ям, где лежала рыба, не проданная вчера. Каждый вечер ее вывозили, но запаха все равно хватало.

Андрей с куда большим удовольствием оставался бы на рынке скотном, где бодрила только привычная атмосфера, нечто среднее между цирком, коровником и общественной уборной, но там карьера не сложилась. При виде рослого северянина, помогающего безъязыкому и безухому гнать отару по узкой улочке, смуглолицый перс воскликнул что-то совсем уже без латинских корней. Лейтенант ФСБ и не пытался угадывать отзвуки заученных на римском праве пословиц, уловив общую интонацию: «А это еще кто такой, кто это тут примазывается к моему овцеводческо-торговому бизнесу, молодой да ранний, в натуре не понял, где мой ухоотсекательный инвентарь?»

Ловко избегнув зуботычины, доставшейся на долю погонщика овец, Андрей покинул сектор торговых кварталов, где пахло навозом, и последовательно переместился сперва на уютное керамическое подворье, где шепнул двум седобородым иудеям: «Давай помогу, ребята» и чересчур сильным рывком перевернул лоток с расписными плошками. Затем сотрудник российской спецслужбы с большой скоростью переместился в обнесенный мрачным двухметровым частоколом двор с плотно утоптанной землей, где было полно вооруженных стражников, и не сразу понял, что продают тут.