Читать книгу "Соблазнитель - Збигнев Ненацкий"

– Отец, я знаю, как это можно лечить. Иохимбин, кантарилин, тестостерон или сильбестрол[38], – говорил он, – но ведь я не могу пойти к какому-нибудь ассистенту и попросить выписать рецепт. Скажи, что это для тебя. Тебе дадут, ведь ты уже в том возрасте…

– Перестань, – сказал я, – разве ты не понимаешь, что никакое лекарство не поможет? Неужели ты и в самом деле, окончив два курса, научился лишь тому, что таблетка или укол могут избавить от страха, который тебя охватил? А Луция? Что с Луцией?

– Луция уехала с родителями на три недели в Болгарию.

С Луцией он встречался год и, похоже, они уже спали друг с другом. Да, с Луцией все было в порядке. Но Луция уехала, и он хотел попробовать с другой.

Я отстранил его от своих колен, встал с кресла, зажег свет.

– Ты дурак, – сказал я. – Почему ты хотел что-то сделать вопреки своей воле, вопреки внутреннему желанию, считая, что мужчина должен иметь много женщин? Неужели ты думаешь, что нет мужчин, для которых иметь одну женщину – это все равно, что иметь их всех; и что верность женщине является чем-то позорным для мужчины? Живя с женщиной, мы учимся вместе с ней нашей собственной любви, создаем собственную неповторимую поэзию. Историю только нам присущих жестов, запаха, шепота. Достаточно увидеть другой жест, почувствовать другой запах, услышать другой шепот – и мы неожиданно становимся мертвыми.

– У тебя было много женщин, – сказал он. – Я знаю, что ты много раз изменял матери.

– Действительно, – признался я, – но разве из-за этого я стал лучше, совершеннее?

– Все это красивые слова, отец, а я изучаю медицину. Говори со мной немного иначе, а то я тебе не поверю. Не корми меня поэзией, если я знаю, как действует сильбестрол.

– Хорошо. Ты очень устал, учишься дни и ночи. Живешь в общежитии; догадываюсь, сколько раз ты не ел завтраки, обеды и ужины. Ты стал похож на скелет. Тебе хотелось это пережить в лесу – быстро, раз, два: боялся, что кто-то вас может увидеть. Дай слово, что в течение полугода ты не прикоснешься и не попытаешься это сделать ни с какой другой девушкой. Подожди Луцию. А я тебе клянусь, что, если за полгода у тебя ничего не изменится, я с тобой схожу к самым знаменитым врачам. Поверь мне еще раз, так, как ты всегда мне верил.

– Хорошо, – сказал он и вышел, прихрамывая.

Он снова уехал, а я пережил ужасный месяц, пугаясь, когда приходил почтальон или раздавался телефонный звонок, представляя себе как в телевизионных известиях скажут, что где-то там, в каком-то городе, какой-то студент выпрыгнул из окна общежития, не выдержав собственного позора. Я дрожал от беспокойства и десятки раз выводил из сарая машину, чтобы поехать к сыну, выслушать его признания, посоветовать, заставить что-то делать. Я ничего об этом не сказал жене, поскольку мне казалось, что интимный мир мужских переживаний уже взрослого сына может только прибавить ей забот, тем более, что она бессильна чем-то помочь ему. Мне представлялось, что я как мужчина должен нести ответственность за проблемы сына. Впрочем, в это время я начал чувствовать к жене нечто вроде легкой неприязни, так же как и к дочери, и к Зофье, которую я перестал навещать, и к Розалии – я даже на прогулку по лесу ходил по совсем другим дорожкам, лишь издали услышав топот копыт ее жеребца. Запах тела моей жены раздражал меня, а когда ночью ее пальцы влезали под мою пижаму, мне казалось, что это хищные когти, которые через мгновение меня растерзают. «Отстань от меня, – говорил я со злостью, – ведь ты знаешь, что я думаю о новой книге». И вставал с кровати, чтобы лечь на диван в своем кабинете. В темноте я слышал шепот сына, чувствовал на ладонях жесткую щетину его мужских щек, думал о страхе, который где-то далеко мучает моего мальчика.

Я совсем не мог писать и в этом обвинял своего сына. По какому праву – спрашивал я себя – он пришел ко мне с такой проблемой? Разве я в подобной ситуации просил совета у своего отца? А разве тот с такими признаниями шел к деду? Каждый из нас должен был бороться сам с собой и побеждать свой страх, и либо тонул, либо доплывал до берега. Поистине, они как золотистые цапли, которые хотят постоянно использовать наши мысли и наши чувства, а одновременно прикидываются, что они лучше и умнее нас. Мы должны быть для них как эти пресловутые пеликаны и из собственного сердца вырывать куски мяса, чтобы они ими питались. Это наша вина, что мы всегда в них видим маленьких детей и охраняем их полет над бездной.

А он долго не приезжал и не писал. Уршула, как обычно, каждое воскресенье прибывала из интерната и привозила с собой множество вопросов, которые якобы услышала от других. «Подружки просили меня, чтобы я тебя спросила, следует ли жить с парнем до свадьбы, пробовать со многими, а выйти за того, с которым это получается лучше всего, или ждать, пока не выйдешь замуж?» Раньше я наверняка объяснял бы ей долго и исчерпывающе, указывая на различные аспекты явлений, их многозначность, относительность и диалектику. А теперь я взрывался от злости. «Не знаю, – кричал я Уршуле. – Ничего не знаю! Или то, что знаю, касается одного меня. Вы привыкли, что все можно получить по рецепту, в растворяющихся таблетках, приятных на вкус, как новый полопирин. Достаточно пойти за советом к хорошему специалисту, а он этот совет запакует в легко перевариваемую порцию предписаний. Мы сметаем пыль с дороги, по которой вам придется идти, убираем даже самые маленькие камушки, чтобы кто-нибудь из вас не споткнулся. Но по одному вопросу мы не сможем вам ничего посоветовать и дать однозначный ответ, – махал я пальцем перед ее носом. – Мы не можем вас защитить от любви, которая похожа на джунгли, полные диких и кровожадных зверей. Каждый сам должен пройти через эти джунгли, проглотив свою порцию болотной воды и грязи, пыли и крови. Ложись в постель с каждым, кто тебе понравится, и увидишь, как тебе тяжело придется. Жди со своей невинностью избранника, единственного и любимого, но и это тебя не спасет от проблем. Нет универсальных таблеток с апельсиновым вкусом. Все является правдой и одновременно ложью. Каждая тропинка через эти джунгли ведет к цели, и она же может завести в никуда. Тебе самой придется прожить свою жизнь, хватит клянчить и использовать своих родителей».

«О, Господи, что с тобой происходит, Генрик? – спрашивала моя жена. – Может, тебе стоит посоветоваться с врачом?»

«К психологу? К психиатру? В бордель? – кричал я. – Или повеситься, выпрыгнуть в окно, врезаться в дерево на одной из моих машин? Medice, cura te ipsum[39]».

И я шел в ангар, чтобы подготовить к спуску на воду свою яхту, поскольку уже была весна. Я чистил корпус наждачной бумагой, клубы мельчайшей пыли раздражали мою слизистую оболочку, запах лака вызывал головную боль. А сын написал два раза несколько ничего не значащих фраз и, как обычно, просил денег.

«Говорят, один только медицинский учебник может стоить пятьсот злотых», – объясняла мне жена и высылала ему деньги.

Наконец сын приехал. Я внимательно наблюдал за ним во время обеда. Он был таким же нервным и худым, бледным, с темными кругами под глазами. «Почему он ничего не унаследовал от матери, которая во многом человек пикнического типа?[40]Пикникам легче жить», – думал я, критически разглядывая его.