Читать книгу "Нить Ариадны - Наталья Андреева"

– Здесь чашка кофе стоит пятьдесят евро. Это считается безумно дорого. Хочешь? – тут же предложила она.

– Нет, спасибо.

– Как же здесь красиво! – продолжала восторгаться мать. – О, Венеция! Как я тебя люблю!

Я вам честно скажу: красиво весной в березовой роще, где остро пахнет разбуженной землей и клейкой майской листвой, и в листве высоко-высоко, и в то ж время близко-близко, рукой подать, поют совершенно ошалевшие, словно умирают, соловьи. Но там почему-то нет туристов.

Попробуй я кому-нибудь сказать, что мне не нравится Венеция, а нравится болото в Подмосковье! Засмеют! Камнями закидают! Господи, до чего ж мы дожили! Дурным тоном стало любить родину! Вот и моя мама стенала по венецианской красоте, то и дело щелкая фотоаппаратом.

И таких, как она, здесь было полно. Меж тем сан-марковские птицы, эти перекормленные голуби – просто позеры. Они измучены бесчисленными фотосессиями и до одури ленивы. Когда мама заставила меня кормить их с руки, я затосковала. Пахло пылью и еще чем-то едким, специфичным. «Запах Венеции», вот как это называется. Дворец, конечно, был красив: величественный, но отлакированный миллионами взглядов и засвеченный безумным количеством видео– и фотокамер так, что уже казался ненастоящим. Я его и воспринимала как картинку, которую охотно посмотрела бы в фотоальбоме в прохладе, а не на жаре.

Чтобы добить красотой, мама потащила меня кататься на гондоле. «Как это? Побывать в Венеции и не прокатиться на гондоле!» Это же обязательная программа! Номер на бис! В цепи ассоциаций сразу после «Венеция» стоит «гондола». Попробовала бы я нарушить традицию! Зная, что маму не переубедить, я покорно полезла в длинную узкую лодку. Мы сели на вип-места, поскольку были в гондоле одни, и мама тут же достала видеокамеру, предложив мне фотоаппарат. Марине Мининой во что бы то ни стало хотелось запечатлеть «дочь Ариадну на гондоле» после «дочери Ариадны, кормящей голубей на площади Сан-Марко». Я в это время лениво сделала пару снимков «Марина Минина любуется видами Венеции». Потом я видела их в глянце, у мамы все шло в дело. Надо сказать, она была на редкость фотогенична, даже мое желание поскорее отмазаться от обязанности запечатлеть великий город принесло ей пользу.

Мы медленно плыли по мутной воде, обгоняя апельсиновые корки и пустые пластиковые бутылки, и я наслаждалась тенью. Такие же деревянные сваи, что и в лагуне, поддерживали на плаву умирающий город. А в том, что Венеция умирает, лично у меня не оставалось сомнений. Если я что и чувствовала к ней, так это жалость. Сердце мое разрывалось от боли, оно болело даже сильнее, чем голова. Несчастный город! В такое неромантичное время трудно оставаться сказкой. Люди видят то, что хотят видеть: прошлое этого города, и упорно отказываются замечать настоящее. Огромные рекламные щиты на многовековых стенах, неоправданно высокие цены в ресторанах и кафе и китайские поделки из «муранского» стекла. Похоже, скоро и на земном шаре, где-нибудь на полюсе, будет стоять клеймо «Made in China».

Все приезжают в прошлое. В век, когда чувства были сильными, мужчины настоящими, а женщины женщинами. Одни едут, чтобы скрепить узами романтических воспоминаний только что заключенный брак, другие, чтобы реставрировать многолетний, обветшавший, третьи – завязать знакомство в надежде, что в необычном месте их ждет необычная судьба. Не как у всех, а с налетом сказки. С налетом Венеции, города на воде. Все хотят чего-то необычного. И если не находят, то убеждают себя в том, что нашли.

Гондольер что-то напевал, поскольку не знал ни слова по-русски и ему было откровенно с нами скучно. Мама делала вид, что наслаждается видами. Она то и дело тыкала пальцем:

– Ой, Ариша! Смотри, смотри! Правда, здорово?

Мой взгляд упирался в очередной балкон с чахлой зеленью или в очередное узкое окно, похожее на бойницу. Все венецианские окна вооружены жалюзи, и я все гадала: бывают ли моменты, когда они подняты? Казалось, что город в глухой защите. Осаждаемый толпами туристов, он упорно не хочет пускать их к себе в душу. И только мое сердце, кажется, билось в унисон с ним. Мы страдали вместе. Мы почти умирали…

С тех пор я бывала в Венеции еще не раз, я уже говорила, но первое впечатление было самое сильное. Я постоянно слышу восторженные отзывы:

– О! Венеция! Это сказка!

И когда я читаю обо всех этих величественных дворцах, дивных красках, таинственных каналах, уводящих в прошлое… В общем, о восторгах, я вспоминаю плывущие по мутной воде апельсиновые корки и скучающего гондольера. Жалюзи на окнах и почерневшие от времени сваи. Такое ощущение, что при въезде в город всем на таможне выдали пропуск – розовые очки, а мне забыли. Я прошла контрабандой. Поэтому у всех все пурпурно-переливчатое, а у меня серое, грязное, да еще в трещинах.

Проще повеситься, чем так жить…

Стоп! Вот об этом не надо! Одна уже повесилась. И… хватит воспоминаний! Я обещала Белке подарок, и я его сделаю!

Человек слаб. А мастер был всего лишь человек. Хоть и гений. Он подумал… А Бог знает, что он подумал. В тот момент он просто хотел остановить умножение зла на земле. Нет, не так. Хотя бы отстраниться от этого. От умножения зла. Умыть руки. И остаток дней провести в довольстве и покое. Не то чтобы кукольника не заботила судьба любимой игрушки, он просто был уверен, что справится с этим. В общем, когда дьявол в очередной раз нагрянул к мастеру, тот после некоторых колебаний подписал новый договор. Как потом оказалось, подписал себе смертный приговор…

Отъезд

Я проснулась первой. Вообще-то я люблю поваляться в постели, но только не сегодня. Мне ведь предстоит решить проблему: уехать с Белкой и не поссориться при этом с Петем. Почему же я все-таки решила уехать? За мной следили, и мне стало страшно. Я подумала: в пустыне не то что в Москве. Там так мало людей, что им от меня не спрятаться. Я буду видеть каждого, следовательно, держать под контролем. Как только пойму, кто мой враг, я подойду к нему и спрошу:

– Зачем ты это делаешь?

Или:

– Что тебе нужно?

Хотя ежу понятно: деньги. Я представила себя ежом, у которого во все стороны торчат колючки. Вот кому хорошо! А главное, ему, ежу, все понятно. Я покосилась вправо: Петь спал, и я решила подождать. Не хотелось его будить. Спросонья все злые. А мужчины еще хотят секса. Мне надо дождаться, когда Петь проснется, не злой, хотящий секса, удовлетворить все его желания, дотянуть до утренней чашки кофе и только потом испортить ему настроение. Сообщить мужу потрясающую новость: мы с Белкой улетаем в Египет!

Чтобы не разбудить Петя, я съежилась в комочек, закрыла глаза и стала мечтать. У каждого человека есть мечта. Большинство мечтает об отдельной квартире, новой машине, блестящей карьере, о миллионе долларов. «Первая несгораемая сумма», как говорила моя мать, которая потеряла к деньгам интерес, как только этот миллион заработала.

Я никогда не мечтаю о деньгах. Что толку? Они у меня есть. Много. Гораздо больше, чем первая несгораемая сумма. Машина? «Бентли», куда уж круче, только лобовое заменить. Квартира? Вам сколько, мадам Петухова? Оптом или на вес? Дача? Имеется. Шуба? Бриллианты? От моей матери осталась неплохая коллекция. Я ношу только серьги, потому что просто забываю их снимать. Остальные украшения по случаю, и с полным к ним равнодушием. Тем не менее, как и у всякого человека, у меня есть мечта.