Читать книгу "Дева войны. Убить Батыя! - Наталья Павлищева"

– Спала так сладко, что жаль будить.

– Вятич…

Вот как его спросить про ночь? А если мне все приснилось, посмеется, да и вообще…

– Что?

Ну никаких намеков на ночные ласки. Приснилось, точно приснилось! Это уже плохо, потому что видеть даже полуэротические сны вредно. Значит, мне чего-то не хватает. Чего может не хватать здоровой нормальной женщине? Мужика! Внутри меня все возмутилось, нет, мне вовсе не мужика не хватало, я не могла бы представить рядом даже вон того красивого молодого парня, заглядывавшегося на меня, несмотря на стриженую голову. Я не вспоминала объятия Романа и уж тем более оставшегося в Москве двадцать первого века своего бойфренда Андрея. А вот Вятича представила.

Это что? Мне опасно находиться рядом с сотником, так можно и действительно попасть к нему в постель…

Он смотрел на меня, ожидая ответа на вопрос, и я спросила совсем не то, что хотела:

– А Вуга где?

– Пока в дальнем конце леса, потом, когда все уйдут, выйдет, ее и Никла надо отправить в Верхний Мир, они заслужили. Знаешь, если бы Вуга и Никл ценой своей гибели не заперли в этом лесу монголов с десятком русских воинов, деревни бы не было.

– А почему они-то погибли?

– Настя, справиться с сотней воинов можно только ценой собственной жизни, что наяву, что в потустороннем мире.

– Значит, она хорошая?

– В какой-то степени да. Вообще, не бывает чего-то только хорошего или только плохого.

Вятича позвали мужики, а я осталась соображать, но теперь уже не о том, обнимал он меня ночью или нет, а о том, почему он так легко использует словарный запас и, главное, сленг городского жителя моего века. Кто же ты, сотник Вятич? Или волхв Вятич?

– Кости закопали, хотя и не хотелось землицу-матушку этой поганью обижать.

– Ничего, землица нам простит. Теперь навий надо успокоить, чтоб больше не мучили.

Староста чуть походил вокруг Вятича кругами и вдруг предложил-попросил:

– А ты не останешься ли у нас? Ну, хоть до весны?

Я от такого вопроса даже задохнулась: как можно остаться, если нас ждет Батый?! Вятич заметил мое возмущение, рассмеялся:

– Не останусь, Настасья вон не позволит.

Староста метнулся ко мне:

– А чего ж не остаться? Ваш Козельск разрушили? Батый ушел. А мы бы вам хорошую избу поставили, все сладили, всем снабдили… Коровку, овечек… Лошадь, чтобы пахать! – быстро уточнил он, словно я страшно боялась остаться без пахоты весной.

Я помотала головой:

– Нас дружина ждет. И монголы пока только отошли, кто знает, куда пойдут весной. Если сюда, так и пахоты не получится.

– Чур меня! – ахнул староста, видно, натерпелись страха, когда Батыево войско проходило мимо.

Старосту отвлекли, а я наконец решилась хоть завуалированно задать Вятичу интересующий меня вопрос:

– Это ты сказал Смеяне, что мы муж и жена?

Сотник что-то с интересом изучал вдали и ответил, не оглянувшись на меня:

– А что я мог еще сказать? Ты против?

Теперь его глаза смотрели в мои, я почти задохнулась, утонув в их голубизне, с трудом сглотнула и помотала головой:

– Нет.

– Правда?

– Да.

Пальцы Вятича тихонько тронули мою щеку со шрамом, убирая волосы за уши, спустились по шее, чуть ниже… Я замерла, закусив губу.

Но тут жизнь снова прозаически вмешалась в мои переживания голосом старосты:

– Все сделали.

– Да, – Вятич повернулся к старосте и отправился с ним в глубь леса.

А я осталась стоять, оглушенная и счастливая… Я так давно с Вятичем, так привыкла к его постоянной защите, к его надежности, к его крепкому плечу, это мое второе «я», – что забыла о том, что он мужчина, а я женщина. Это не было предательством памяти Романа, просто Роман – это уже мое прошлое, а Вятич настоящее и… неужели будущее? Я поймала себя на том, что, пожалуй, не против.

– Вятич, мы не можем остаться, нам еще Батыя ловить. – Я чуть не плакала, поняв, что он не собирается немедленно уходить.

– Настя, чуть позже, Батый никуда не денется. Завтра Солнцеворот, не время куда-то уходить.

Солнцеворот… это, кажется, 25 декабря? Католическое Рождество? Интересно, это как-то празднуется здесь? Я уже поняла, что деревня очень мало почитает христианских святых, зато вовсю верит тем же Вуге и Никлу. Здесь не было не только храма, но и просто часовенки, а ходить через тот самый лес в соседнюю деревню километров за двадцать никто, конечно, не собирался.

Вот она, христианизация… Тринадцатый век, в городах, конечно, есть и соборы, и приход активный, а чуть подальше в лес, как в этой Антеевке, никаким православием и не пахло, зато в лесах водилась нежить и нечисть, в озере русалки, и люди куда больше верили Вуге и Никлу или вот зашедшему Вятичу, чем далеким и непонятным священникам, крайне редко забредавшим в глухомань.

Услышав, что ведун готов остаться на пару дней, староста Своемир решил, что таким важным персонам, как мы с Вятичем, негоже ютиться в маленькой избе Избора и Смеяны, и позвал к себе:

– У меня пятистенок, отдельную горницу выделю…

Вятич только кивнул, потом глянул на меня. Я тоже кивнула.

Но когда дошло до дела, вдруг… струсила. Мне придется ночевать с Вятичем в одной комнате, и никому не придет в голову разводить по разным постелям мужа и жену, какими нас считают. А сам Вятич вроде даже не смутился, он вел себя как ни в чем не бывало… Ну и ладно.

Как я ни старалась не думать о предстоящей ночи – ничего не получалось. Рассеянно объяснила Смеяне, что нам у них было хорошо, но не хотим стеснять. Та понимающе закивала:

– А то… а то…

Горницу нам отвели вполне приличную, постель оказалась широкой, и я быстро юркнула под шкуру прямо в рубахе, не раздеваясь. Самой стало смешно: ну как красная девица, ей-богу! Мало того что я в Москве отнюдь не девочка-ромашечка, так ведь и тут с князем Романом любилась, и Вятич это знал…

Вятича не было долго, он о чем-то беседовал с мужиками в соседней комнате, вошел тихо, дверь за собой прикрыл плотно. Я старательно делала вид, что сплю, старалась дышать ровно-ровно или вообще не дышать. Но разве можно обмануть волхва (или ведуна, кто он там)?

Скользнул под волчью полость и тут же тихо засмеялся:

– Э, нет… так не пойдет!

Его руки не просто повернули меня к себе, а подняли сначала в сидячее положение, а потом вообще на ноги рядом с постелью. В доме тепло, печь топилась от души, и было нелепостью то, что я улеглась в рубахе.

– Ну, чего… – попыталась проворчать я.

– Согласилась назваться моей женой, подчиняйся, – пробормотал Вятич, берясь за низ моей рубахи.