Читать книгу "Он убил меня под Луанг-Прабангом. Ненаписанные романы - Юлиан Семенов"

откозыряли люди из личной охраны Сталина, отец попросил их поглядеть за мною: «пусть мальчик поиграет рядышком, только б далеко не отходил, ладно?»

…Спустя восемнадцать лет, вернувшись из тюрьмы, он рассказал мне все, что произошло дальше, – в подробностях.

По песчаной дорожке к дому Сталина его сопровождали два человека в форме; Сталина отец увидел издали: тот окапывал молодое грушевое деревцо, делал он это неторопливо, вкрадчиво, но одновременно резко нажимая маленькой ногой на остро отточенную лопату, входившую на штык в жирную, унавоженную землю.

– Знаешь, – говорил мне потом отец, – в его фигуре, особенно когда он наваливался на лопату, чувствовалась литая сила; он наслаждался этой работой, и что-то неестественное было в его единении с жирной землей, тем более что рядом стояла легкая плетеная мебель: столик и три кресла; на столике лежал утренний номер «Известий», придавленный ножницами, коробкой «Герцеговины Флор», трубкой и спичками.

– Садитесь, – Сталин кивнул на кресло, словно бы спиною заметив, что отец подошел к нему.

Вогнав лопату в землю, он обернулся, достал платок, вытер маленькие руки, сел рядом и, неторопливо набив трубку папиросным табаком «Герцеговины», заговорил:

– Мы в Политбюро познакомились с запиской Бухарина… Он предлагает понизить стоимость газеты с пятнадцати копеек до десяти потому, что вырос тираж, газета стала популярной в народе… Передайте редколлегии, что это наивное предложение… Надо просить Пэ-бэ не понижать стоимость номера, а повышать его… До двадцати копеек… Так мы решили… Возможно, Бухарин согласится с нашим мнением… Я бы просил также передать редколлегии ряд моих соображений и по поводу верстки номера… Она пока что оставляет желать лучшего, слишком недисциплинированна, разностильна, точнее говоря… Вы правительственный официоз, поэтому, если первая полоса несколько суховата, надо взрывать ее изнутри – темой передовицы, например. Не стоит бояться острых тем, больше критики, нелицеприятной критики… Газета должна быть единым целым – это азы пропаганды и агитации. Поэтому, во-вторых, на следующей полосе должен быть фельетон, публицистика, развивающая основные тезисы передовицы. И не бойтесь, наконец, и на третьей полосе, где печатаются иностранные материалы, заверстать что-либо, связанное с основной темой номера… Ну а четвертая – в ваших руках, ищите в ней свою, «известинскую», индивидуальность… Вот, собственно, и все…

– Спасибо, товарищ Сталин, я передам редколлегии все ваши пожелания.

Сталин заметил движение отца за мгновенье перед тем, как он решил встать с кресла.

– Погодите, – сказал он, пыхнув трубкой. – У меня к вам ряд вопросов…

– Слушаю, товарищ Сталин…

– У вас дети есть?

– Да, товарищ Сталин, есть.

– Сколько?

– Сын – Юлька…

В это время к Сталину подошел высокий крутолобый человек, склонился к нему:

– Звонит Калинин… По поводу сегодняшнего мероприятия… Что сказать?

Сталин неторопливо пыхнул трубкой, положил ее на стол, поднялся и подошел к дому. Отсутствовал он минут пятнадцать; когда вернулся, лицо его чуть побледнело, улыбчивых морщинок вокруг глаз не было, жестче обозначился рот под седеющими усами.

– Трудно содержать ребенка? – спросил Сталин, словно бы все то время, что говорил с Калининым, помнил ответ отца.

– Нет, товарищ Сталин, нетрудно.

– Вы сколько получаете в месяц?

– Партмаксимум, «кремлевку»…

– А жена?

– Она библиотекарь… Зарабатывает сто десять, вполне обеспечены…

– Хорошо, а могли бы вы содержать двух детей на этот ваш максимум?

– Да, товарищ Сталин, смог бы!

Сталин усмешливо посмотрел на отца, но глаза были строгие, несмеющиеся, желтые:

– У грузин есть присказка: «один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын»… Смогли бы содержать на ваши оклады трех детей? Честно отвечайте, не пойте…

– Конечно, товарищ Сталин, смогли бы…

Сталин, неотрывно глядя в глаза отца, спросил:

– Почему вы ногами егозите? В туалет надо?

– Нет, спасибо, товарищ Сталин… Просто у меня в машине сын остался, я поэтому несколько волнуюсь…

– А что же вы его не привели сюда? Разве можно бросать ребенка? Пойдите-ка за ним…

…Я помню большие, крестьянские руки отца, помню, как он прижал меня к себе, помню, каким горячим было его лицо, помню его восторженный шепот:

– Сейчас ты увидишь товарища Сталина, сынок!

…А я не смог поднять глаз на вождя, потому что торжественное, цепеняще робкое смущение обуяло меня…

Но зато я увидел его маленькие руки, ощутил их ласковое тепло, Сталин легко поднял меня, посадил на колени, погладил по голове и, кивнув на газету, что лежала на плетеном столике, сказал отцу:

– Этот номер «Известий» возьмите с собою… Тут есть ряд моих замечаний по верстке… Может быть, пригодятся Бухарину и Радеку… Счастливой дороги…

…Кортеж «паккардов» обогнал нас у въезда в Москву – Сталин возвращался в Кремль.

В это же время, только с другой стороны, в Кремль въехала машина с зашторенными стеклами, в которой сидели Каменев и Зиновьев; их привезли из внутренней тюрьмы для встречи со Сталиным и Ежовым; вчера они наконец – после двухлетнего заключения – согласились писать сценарий своего процесса, который закопает Троцкого, докажет его фашистскую сущность – взамен заверениям о том, что им будет сохранена жизнь, а малолетних детей выпустят из тюрьмы.

…А когда был принят указ, запрещающий аборты, я помню, как отец ликующе говорил всем, кто приходил к нам:

– Как же он мудр, наш Коба, как замечательно он готовит решения! Сначала советуется с рядовыми работниками, выясняет всю правду, а только потом санкционирует указ государства! Мы непобедимы нерасторжимостью связи с вождем, в этом наша сила!

Все, конечно, с ним соглашались.

Бухарин, однако, глядя на отца с грустной улыбкой, восторги его никак не комментировал, молчал.

Только дядька Илья, один из самых молодых наших комбригов, покачал головой:

– Сенька, ты что, как тетерев, заливаешься? Ты хоть знаешь, где аборты запрещают? Только в католических странах! Там, где последнее слово за церковью. У них за аборт в тюрьмы сажают, а коммунисты поддерживают женщин, которые выступают за то, чтобы не власть, а она сама решала, как ей следует поступить… Кому охота нищих да несчастных плодить?!

Отец побледнел, резко поднялся:

– Что, повторения двадцать седьмого года захотел?! Неймется?!

…Тогда, в ноябре двадцать седьмого, после разгона демонстрации оппозиционеров – отец принимал в ней участие – братья подрались.

Жили они на Никитской, дом этот сейчас снесен; длинный коридор, заложенный поленцами, – еще топили печи; затаенные коммуналки с толстыми дверями – до революции здесь размещался бордель, греховная любовь требует тишины. Комнатушка деда и бабки была крохотной, метров десять, курить выходили в коридор, здесь и схватились, когда Илья, выслушав восторженный рассказ отца, хмуро заметил: «Что ж ты раньше Каменева не тащил за ноги с трибуны, когда его портреты на демонстрации выносили? Как сказали “ату!”, так и бросились…» – «Ты на кого?! – отец задохнулся от