Читать книгу "Времеубежище - Георги Господинов"

всех сил пытается (хотя и с большим трудом) сохранять спокойствие человека, живущего здесь и сейчас, делать вид что прошлое — всего лишь проект, вид реминисцентной терапии, которую он довел до непредсказуемых высот.

Пару раз я попытался напомнить ему о нашей первой студенческой встрече у моря, а также о письме накануне первого сентября 1939 года, но Гаустин менялся в лице и торопился сменить тему. Создавалось впечатление, что тогда я встречался с кем-то другим или что у него случилась временная потеря рассудка, которую он сумел преодолеть, но ему было неприятно об этом вспоминать. Я попытался представить, как он просыпается утром, сотканный из множества времен, и еще в постели, до того, как выпить кофе, пытается настроить нынешний мир и себя в нем: год такой-то, место такое-то, я психотерапевт, специалист по расстройствам памяти, работаю в клиниках, где лечат прошлым, которые я сам создал, сегодня суббота, надо не забыть и год…

Любая обсессия превращает нас в чудовищ, так что Гаустин был чудовищем, может не самым страшным, но все-таки чудовищем. Ему уже не хватало клиники, где лечат прошлым, со всеми ее комнатами и этажами, ему не хватало селений разных периодов, которые непрерывно разрастались и множились. Я представил, как в один прекрасный день целые города сменят свой календарь и вернутся на несколько десятилетий назад. А что, если это захочет сделать целое государство? А несколько государств? Я записал эти мысли в блокнот и сказал себе, что из этого может получиться по крайней мере небольшой роман.

Часть 2

Решение

В чем же дело? Что носилось в воздухе? Жажда раздоров, придирчивость и раздражительность, возмутительная нетерпимость. Какая-то общая склонность к ядовитым пререканиям, к вспышкам ярости, даже дракам. Ожесточенные споры, крикливые перебранки вспыхивали каждый день между отдельными людьми и целыми группами…[7]

Томас Манн. Ссоры и обиды. Волшебная гора

1

И тогда прошлое стало завоевывать мир. Оно передавалось от человека человеку, словно болезнь, словно юстинианова чума или испанка. «Ты помнишь испанский грипп тысяча девятьсот восемнадцатого года?» — спрашивал меня Гаустин. «Лично я — нет», — отвечал я ему. «Знаешь, как было страшно? — говорил Гаустин. — Люди замертво падали на улицах. Заразиться можно было от чего угодно. Поздороваешься с кем-нибудь на улице, и на следующий вечер ты уже покойник».

Да, прошлое заразно. Зараза распространилась повсюду. Но самым страшным было не это, не эпидемия, а какие-то быстро мутирующие штаммы, приводящие к срыву иммунитета. Европа, которая после нескольких случаев сумасшествия в XX веке вроде как выработала устойчивость к определенным обсессиям, национальным безумствам и пр., по сути, сдалась одной из первых.

Конечно, никто не умирал (по крайней мере, вначале), но вирус действовал. Было непонятно, передается ли он воздушно-капельным путем. А вдруг кто-то выкрикнет: «Германия (Франция, Польша…) превыше всего!», «Венгрия для венгров!», «Болгария на три моря!» — и брызги слюны передадут вирус?

Быстрее всего вирус передавался через уши и глаза.

Появление людей в национальных костюмах на улицах какой-нибудь европейской страны поначалу воспринималось скорее как экстравагантность: предполагали, что начался какой-то праздник, карнавал, или, скажем, думали, что это новое веяние моды. Граждане смотрели на таких людей с улыбкой, проходя мимо, приветствовали, иногда задевали, шутили или шушукались. Но постепенно все больше горожан начали носить национальные костюмы. И вдруг стало как-то неудобно ходить в джинсах, куртках или костюмах. Официально никто не запрещал брюки и вообще европейскую одежду. Но чтобы избежать косых взглядов и презрительных реплик, а позднее и кулаков, лучше было натянуть пеструю жилетку, тирольские кожаные штанишки или что-то еще в зависимости от местожительства — так называемая мягкая тирания любого большинства.

И вдруг однажды в национальном костюме вышел президент одного центральноевропейского государства. Узкие штаны, расшитая безрукавка, кожаные сапоги, небольшой черный бант на белой рубашке и черная шляпа с красным цветком герани. Президент в этой одежде выглядел как звезда чардаша, некогда очень известный, но уже отпустивший животик, хотя и вечно готовый вскочить при звуках музыки на чьей-то свадьбе. Неожиданно его внешний вид оценили и народ, и телевидение, и президент стал так ходить каждый день.

Европейские депутаты быстро подхватили новое течение, и вскоре заседания Европарламента уже напоминали немецкую новогоднюю передачу восьмидесятых годов, как выразился журналист «Евроньюс», упомянув «Пестрый котел», который выходил на телевидении ГДР, — общее воспоминание, объединяющее несколько поколений жителей Восточной Европы.

Вице-премьер одного юго-восточного государства тоже надел крестьянские штаны из грубого сукна с вышивкой, затянул талию широким красным кушаком, а на голову водрузил меховую шапку, украшенную, кто знает почему, попкорном. Министр туризма, в свою очередь, нарядилась в тяжелый красный сарафан и вышиванку с широкими рукавами. Грудь украсила несколькими низками фальшивых золотых монет. Монеты блестели, как настоящие, и сразу разнесся слух, что министр носит на шее фракийское золото, которое должно храниться в банке. Постепенно все министры облачились в национальные костюмы, и заседания кабинета министров стали напоминать сельские посиделки. «Посиделки окончены, расходимся», — начал говорить премьер-министр вместо традиционного «Заседание окончено». Некоторые почувствовали себя неловко, когда министр обороны появился верхом на коне в повстанческом мундире: сабля на боку, за поясом наган с серебряной рукоятью. Коня привязали у Совета министров рядом с черными «мерседесами» — там он и простоял целый день. Местному полицейскому вручили мешок овса и велели убирать навоз, чем тот и занимался весь день. Несколько сайтов попытались высмеять произошедшее, но на фоне всеобщей эйфории их голоса звучали так тихо и даже раздражающе, что они быстро умолкли. Начиналась новая, постановочная жизнь.

2

Однажды перед клиникой на Гелиосштрассе остановились две бесшумные «теслы», из которых вышли трое мужчин в темно-синих костюмах и проследовали к Гаустину. Один из них уже встречался с Гаустином насчет своей матери. Потом он приезжал еще несколько раз, и они вели длинные разговоры. Его приезды обычно не афишировались, мужчина сохранял инкогнито. Это был один из «трех великих» из Союза.

Итак, в тот вечер прибыл триумвират. Гаустин пригласил их в свой любимый кабинет в стиле шестидесятых. Посетители провели там всю ночь, то повышая голоса, то понижая их до шепота.

Прошлое оживало повсюду, наливаясь кровью и набирая силу. Нужен был радикальный шаг, неожиданный и упреждающий, чтобы остановить центробежное развитие. Время любви закончилось, наступало время ненависти. Если бы ненависть была валовым внутренним продуктом, рост благосостояния в некоторых странах скоро взлетел бы до небес. Мне кажется,