Читать книгу "Предатель стреляет в спину (сборник) - Олег Михайлович Блоцкий"

году лейтенант частенько забавлялся тем, что долго рассматривал потного, дрожащего пленного, улыбался, курил и приговаривал по-афгански, чему его научил Файзи: «На тарс, душмон! На тарс, бача!»

Мокрая вонючка, тряся губами, тут же отвечала, что он не душман, а крестьянин.

– Декхан, декхан, – покладисто соглашался офицер.

– Шурави дост! Шурави дост! – как заклинание, твердил афганец.

– Конечно, друзья. Все советские вам, скотам, друзья. Только вы этого не понимаете, онанисты несчастные, – говорил по-русски взводный, улыбался и добродушно протягивал сигарету, твердо зная, что от этого душка пользы никакой не будет и его, конечно же, никто в полк тащить не собирается. – Конечно, дост, бача. Афган шурави дост, – продолжал упражняться в иностранном языке Егоров, думая, что именно из-за такого «доста» и положили духи почти весь взвод Карнаухова. Пожалел тогда Васька пастушонка. Отпустил, а тот моментально на них и навел душар. А где гарантия, что этот не такой? Здесь лучше не рисковать: хороший дух – мертвый дух. – Сигарет дост. Сигарет!

Тонкими темными подрагивающими пальцами афганец недоверчиво и опасливо брал сигарету, глядя на офицера снизу вверх. Дешевый и плохой табак потрескивал, пленный продолжал выдавливать некое подобие улыбки.

В этот момент Виктор медленно вел левой рукой в сторону, указывая куда-то вдаль. Душара услужливо кидался в ту сторону взглядом.

Егоров, не стирая улыбки с лица, стрелял в голову и, не оглядываясь, шел к солдатам.

Впрочем, лейтенанта можно было смело назвать гуманистом: он убивал сразу и внезапно. Душки до последней секунды надеялись, что их пощадят. Не это ли самая хорошая смерть?

По крайней мере Егоров, иногда размышляя о собственной гибели, желал, чтобы она пришла к нему стремительно и неожиданно, чтобы, только почувствовав боль, уже быть мертвым.

Файзи, кстати, тоже был добрым человеком: никогда не убивал мирных просто так, не пытал понапрасну, но духов наказывал всегда строго, отвечая на их удары своими – более коварными и кровопролитными.

Часто вспоминая таджика, Виктор приходил к выводу, что в тех условиях старлей был очень справедливым человеком: мог застрелить душка на глазах у всей семьи, а в соседнем нищем дувале оставить весь свой сухой паек, причем отдавал он его всегда только детям, которые сразу устраивали свалку, дерясь за консервы и галеты.

Именно Файзи в большей степени научил Егорова всему тому, что знал и умел сам. А главное – лейтенант стал понимать не только психологию восточного врага, но и совсем непривычные для новичка законы существования людей без оружия на войне.

Когда они вернулись с прочески кишлака, которая была зеленому взводному совершенно в диковинку, пьяный Файзи, развалившись на койке после хорошего пара в бане, лениво цедил:

– Заскакиваю в дувал, биляд. Там старуха грязная и детей прижимает. Дувал бедный, пустой: дети больные, худые, голодные, биляд, из носа и глаз течет. Разговариваем. Оказывается, биляд, старуха – это мать и ей даже меньше сорока. Понимаешь, биляд. Она боится, на автомат смотрит и все детей к себе тянет, биляд. А они под ней копошатся, как щенки под собакой. «Где муж?» – спрашиваю. Говорит, что душманы убили, биляд. Представляешь? – старлей оскалился. – Духи, биляд, в нас стреляют, а эта говорит, что его душманы убили. Но смотрю на дом и вижу, что правда, биляд, убили. Только не они, конечно, а наши. «Родственники где?» – спрашиваю. «Бедные, – отвечает, – биляд, никто не помогает». Веришь, мне в тот момент ее и правда жалко стало. Я автомат опустил, вышел, биляд, на улицу, дверь плотно закрыл и две гранаты в окно кинул. Что они мучиться будут, биляд? Все равно сдохнут от голода.

Виктор при последних словах подскочил с кровати, с ненавистью глядя на умиротворенного Файзи, который лежал, скрестив руки на груди, и чему-то улыбался.

Егоров всем сердцем запрезирал таджика, который и не скрывал перед своим новым товарищем, что он не благородный офицер, а гнусный убийца мирных жителей, тем более, женщин и детей.

Взводный выбежал из комнаты и долго курил под модулем, размышляя – пойти к майору из особого отдела или нет. Никогда в жизни Виктор не сдавал своих, даже если и были они не правы, даже если они жестоко подставляли или предавали его.

Но в таком чрезвычайном случае? В итоге лейтенант решил, что никуда он обращаться не станет, однако если в бою увидит подобное со стороны таджика, то непременно его пристрелит. А потом будь что будет. Хоть трибунал.

Через некоторое время, когда война для Егорова превратилась в обычную утомительную работу, понял он особенную правоту старлея. Кишлак тот в самом деле был горным и нищим. Лежал в непроходимых местах, и единственную дорогу советские напоследок уничтожили. Надвигалась зима. Уйти на равнину жителям кишлачка не было никакой возможности. Поэтому вскоре они стали дохнуть, как блохи на околевшей собаке.

– Нас никто не может судить, – внезапно сказал Виктор. – Понимаешь, никто. Ни вы, ни судьи, ни прокуроры. Только те, кто был там. Все остальные не имеют к нам никакого отношения. Это наша война, Светка! И не лезьте вы в нее. Не надо! Прошу тебя. И к нам не лезьте.

– Извини, – чуть не плакала Маленькая Мэрилин. – Я не хотела.

– Ладно. – Поднял стакан Егоров. – Ты не первая и не последняя. Так будет всю жизнь. Просто я очень от этого устал.

– Как вы много всего увидели! – сочувственно сказала девушка.

– Мы? – Стакан качнулся вместе с рукой, выплеснув немного водки на стол. – В том-то и дело, что мы ничего не видели. Ни-че-го. На войне везде одинаково: казармы, столовые, оружие, стрельба, смерти, пленные, бачи. Мы-то как раз ничего и не видели.

Они выпили. Егоров принялся разминать сигарету. Злоба и агрессия отступали.

Желая хоть как-то исправить свою грубость и резкость по отношению к Светке, которая и в самом деле была ни в чем не виновата, Виктор попытался улыбнуться:

– У нас там иногда и в самом деле занятные истории приключались. Хочешь, расскажу?

– Конечно, Витя, конечно. – Девушка заулыбалась в ответ и приготовилась слушать.

Егоров на время задумался, вспоминая:

– Да, были мы на боевых, ну, на операции, значит, в горах. Встали на высотке и всю местность просматриваем. День так стоим, другой. Духов нет, и народ потихоньку расслабляться стал. А под горкой речушка и запруда такая аккуратная.

Ну, прапор, прапорщик с соседней роты вместе с солдатом рыбу пошли ловить. Консервы уже поперек глотки стояли.

Кидает, значит, прапор толовую шашку в воду, и после взрыва солдат, как собака охотничья, в воду за всплывшей рыбой кидается.

Потом, видно, прапору тоже купаться