Читать книгу "Клуб интеллигентов - Антанас Пакальнис"

его ругательством было «а чтоб тебя разнесло на девять частей!», что поутру перво-наперво адресовалось к часам, показывающим девять — к этому времени ему надлежало отправляться на службу, чего он из-за своей неистребимой лени не любил. Стало быть, высказав с утра «а чтоб тебя разнесло на девять частей», понурив голову и ворча, около двенадцати он все-таки показывался в своем кабинете. Оттуда, даже через дверь, обитую кожей, доносилось громыханье его тяжелых сапог, под которыми со скрипом прогибались доски пола, потом трещал стул, прижатый его 120‑ю килограммами, звякал графин с водой, шлепались на стол пудовые папки с бумагами, доносилось рыкание в телефонную трубку. Так-то и начинались его трудовые полчаса. Кто-нибудь спросит — почему полчаса? Да потому, что сердце его очень уж точно чуяло начало обеденного перерыва, и должен он был отправляться обедать. Порой за эти полчаса он успевал на скорую руку прогнать вон вторгшегося посетителя или своего подчиненного и тогда, выходя и потягиваясь от усталости, он, переводя дух, говорил себе: «Ох, и крепко я сегодня поработал». Мимо очереди ожидающих, стоящих у двери, он проходил как-то боком, напрягая шею, словно бык, готовый поддеть на рога любого, и шествовал вниз по лестнице. Если кто-нибудь из посетителей пытался догнать его, пробовал схватить за руку или вымолвить слово, начальник, не оборачиваясь, мычал: «Завтра, завтра! Разве не видите — перерыв на обед. Я тоже человек». А после обеденного перерыва заканчивались приемные полчаса, а с ними для начальника кончались и остальные рабочие часы, во время которых, как предполагалось, Кирварпа чаще всего заседал, или занимался вопросами укрепления семьи (гонялся дома по комнатам за прислугой), или спортивными делами (на стадионе от энтузиазма лягал ногами в зады сидящих спереди), или выяснял проблемы рыбоводства (торговался со сторожем рыбхоза о плате за разрешение порыбачить в пруду) и тому подобное. Изредка он повышал свой культурный уровень, часами играя с сыном в шашки...

Положение дел несколько освещает дневник, найденный в столе помершего. Жаль только — в начале одна страница вырвана, и первые сильные переживания, которые потрясли душу начальника и, надо думать, побудили его взяться за перо, так и останутся для мира тайной.

В начале второй страницы обнаружена такая запись:

12 марта (год не указан). Снова на меня жалоба!.. Взбесились, что ли? Разгоню всех к чертям! Разгоню!!! Тотчас же уволить, не мешкать ни минуты. Нашлась свинья.

(Внизу — подпись и печать)

Заинтересованные, читаем дальше.

17 марта. Не понимаю, совершенно ничего не понимаю... и ничего не знаю, и знать не хочу... Упрекают, говорят, будто я чересчур мало бываю на работе... Смешно. И посетителей мол, не принимаю, груб — да‑а! А как быть? Кто ни придет — всех и принимать? Ну нет. Начнут на голову лезть. А кто же тогда будет работать, руководить учреждением? Пушкин?

(Подпись)

13 апреля. Ну и свиньи! Мне выговор закатили, а тех жалобщиков вернули на работу. На каком основании? Невиданно и неслыханно... Но удивляться нечему: человек — свинья. Еще моя покойная родительница, когда кололи и разделывали свинью, страшно дивилась: «Каково сложение, каково сложение — совсем как у человека». Так вот, точно так же и теперь выходит. Ах, как безумно грызет изжога...

(Без подписи)

15 мая. Мерзкая погода. Стало быть, футбольный матч — шлехт. Теперь о служебных делах. Сегодня принял двух посетителей, сверх установленного времени задержался на полторы минуты. И все из-за того выговора: проявлю прилежание — возможно, и снимут... Эх, куда подевались вы, былые денечки, когда я работал еще при той власти! Приходишь, бывало, в учреждение раз в месяц за зарплатой, и никто тебе ни слова. Кассир издали кланяется, приветствует, доволен, что вовремя пришел, не помешал ему банковские операции выполнять. А теперь? Ого! Лезет, смотри, какой-нибудь посетитель, примите, мол, некогда, работаю. Что за люди! А я, чтоб вас разнесло на девять частей, не работаю, не расходую энергию?!

(Подпись с восклицательным знаком)

31 мая. Семья! Что за семья, черт побери, без прислуги?! Развал, а не семья. Однако и с прислугой добром, выходит, нельзя. Не дается. «Пиши, мол, заявление». Тут я и говорю: «Ах так, так-то ты! Я тебе, беспутница, покажу заявление, я тебе покажу». А в другой раз сын взбеленился, стал на голове ходить, пришлось и его приструнить: «Поди, говорю, сюда, собака, я тебе уши оборву». Да где там, издали отмахивается: «Завтра, папуля, завтра, лады?» Иной раз спрашиваешь себя: у кого они этому научились?

(Нежная подпись: «Отец»)

20 июня. Все сильнее мучает изжога. Пытался лечиться разными способами, но болезнь не отступает. Теперь пью соду с уксусом и «Боржоми» со шнапсом. Возможно, поможет, врачи советуют не терять надежд... Нужно также признаться, что мне объявили второй выговор. Я их спрашиваю: за что, отвечают — за бюрократизм. А что обозначает это международное слово? Придется заглянуть в словарь. К тому же добавили: говорят, от людей оторвался, от масс. Ну, уж тут-то я не виноват. Что можно поделать, если в последнее время телефон портился трижды на день, а однажды совсем не работал?.. Ох, не выдержу — так грызет под ложечкой...

(Вместо подписи — чернильная клякса)

3 августа. В июле проводил отпуск у моря. Видел много воды и женщин, а теперь снова эта проклятая работа. Сегодня разговаривал с целой оравой работников и посетителей (точно не помню, с пятью или шестью, а возможно, их было и больше). Потерял 2,5 минуты своего дорогого обеденного времени. Возможно, задержался бы и дольше, да не стерпел, вытолкал одного клиента за дверь взашей, а остальные сами уразумели... Кажется, должны бы хоть тот второй выговор снять. Ведь работу-то я улучшил и, если бы не болезнь, смог бы поднять ее на еще более высокий уровень.

(Кирварпа)

9 августа. Что тут стряслось, что приключилось, ума не приложу... Вчера министр заявил мне: «Хватит заседаний — берись за дело». Что бы это могло значить? Как же так — без заседаний? Где же тогда душу отведешь, как зажжешь в людях трудовой энтузиазм, как их поднимешь, убедишь? Прежде, вспоминаю, бывало так: созываешь собрание, проговоришь час, два, три, иногда семь или двенадцать и сразу вопрос выяснишь... Хорошо помню такой случай: с одной строительной площадки кто-то спер балку. Созвали собрание по этому вопросу. Заседали девять часов. В прениях участвовали двое: я и начальник строительной площадки, который, после того как я закончил говорить,