Читать книгу "Красный Жук - Евгений Викторович Сурмин"

Фёдорович, посоветовал мне обратиться в компетентные органы, что я и сделал. Мой старый знакомый из наркомата внутренних дел обещал вас разыскать. И разыскал! Уже на следующий день позвонил мне в институт. Только вот вместо того, чтобы сообщить о вашем местонахождении, Карл Густович, он посоветовал без крайней необходимости вас не искать. Я старый подпольщик с дореволюционным стажем, и если мне дают понять, что Карл Густович учит унтеров делать перевязку, я не буду задавать вопросы. Но!

Алексей Николаевич воздел указательный палец левой руки, держа в правой вновь наполненный бокал. Товарищи чокнулись, выпили за умение хранить секреты, закусили и продолжили беседу.

– Но вы меня нашли, Алексей Николаевич. И не только нашли, но и лично приехали.

– Верно, дорогой Карл Густович, приехал. Слушайте дальше, ведь это только середина истории. Думаю, посылая мне письмо с результатами своего исследования и предположениями о будущих свойствах препарата, вы и сами не подозревали, насколько эффективным будет новое лекарство. После того как Зинаида Виссарионовна испытала пенициллин на макаках, она, минуя свой наркомат, вышла на ЦК с предложением форсировать испытания препарата на людях. Зинаида Виссарионовна – это…

Карл Густович поднял руку, прося прощения, что перебьёт гостя:

– Алексей Николаевич, голубчик, не держите меня совсем за пещерного человека. Это военных начальников я плохо знаю, а с медициной, смею надеяться, всё обстоит иначе. Думаю, у меня одна из самых полных подписок на медицинские журналы в стране. Зинаида Виссарионовна Ермольева – доктор наук, год назад вернулась из Афганистана, где создала лекарство от холеры. Его эффективность оказалась так высока, что Ермольева получила звание профессора. Ничего не упустил?

– Всё верно, Карл Густович. И вот, пользуясь, так сказать, моментом, пока она в фаворе, она обратилась напрямую в Секретариат ЦК, да. Не буду вас утомлять бюрократическими подробностями, Карл Густович, но в итоге в Московский военный госпиталь поместили двенадцать добровольцев, практически безнадёжных, и товарищ Сталин взял лечение на личный контроль. Вот так, да.

Гость выразительно посмотрел на фляжку, намекая, что ему не повредит очередная порция тонизирующего. Хозяин, проявляя полную солидарность, не замедлил вновь наполнить бокалы и даже пододвинул к гостю тарелку с пирожками, видя, что он предпочитает их всем другим закускам.

– За товарища Сталина!

– За товарища Сталина!

– Не томите, Алексей Николаевич, сколько поправилось? Раз вы так меня расхваливаете. Половина? Больше?

– Одиннадцать человек, Карл Густович! Одиннадцать!

Карл Густович опять вскочил из-за стола. Ему понадобилось несколько минут и ещё одна порция коньяка, теперь уже как успокоительного средства, чтобы прийти в себя и продолжить разговор.

– Да, Карл Густович, из первой дюжины умер всего один человек. Но там и господу богу пришлось бы повозиться, чтобы излечить его. На данный момент – а мы набрали добровольцев из самых тяжёлых больных, – выздоровело более девяноста процентов пациентов, которых лечили пенициллином. Вот так, Карл Густович.

И когда я, как председатель Комитета по Сталинским премиям в области науки, представил товарищу Сталину на утверждение ваши с Зинаидой Виссарионовной кандидатуры, я упомянул, что не могу найти доктора Эмиха. А мне очень бы хотелось предложить доктору заняться научной работой в возглавляемом мною институте биохимии. Товарищ Сталин спросил, хочу ли я увидеть товарища Эмиха. Я ответил «да», и вопрос решился. Так что, товарищ Эмих, я привёз вам не только Сталинскую премию, но и ключик от вашей золотой клетки.

На этот раз, к удивлению гостя, хозяин бурного восторга не проявил. Карл Густович замер, взгляд его стал строгим и холодным, лицо застыло, а брови начали мелко подрагивать; казалось, человек в уме решает сложную математическую задачу.

– Карл Густович, вы как будто не рады. Или начальства опасаетесь? Так мы Командира вашего попросим, по-доброму попросим. Как думаете, не откажет он старому большевику?

И снова нетипичная реакция: доктор сначала улыбнулся, а потом начал хохотать.

– Простите, Алексей Николаевич, просто представил, как кто-то просит Командира не по-доброму. Давайте и я вам свою историю расскажу. В этом году мне исполнится пятьдесят пять, значит, в семнадцатом было… так… тридцать один год, точно. Как тогда было модно, идеалист, монархист и как врач – принципиальный противник насилия. Любимая работа, прекрасные перспективы. И вдруг в одночасье всё поменялось.

В Петрограде меня ничто не держало: родителей похоронил, женой так и не обзавёлся. Уехал я в маленький посёлок на краю империи, убежал от войны и спрятался там. Думал, пару лет пережду, и всё станет как прежде. Лечил, как мог, коренное население в обмен на стол и кров и ждал.

В двадцать шестом не выдержал, вернулся к цивилизации. Мотался по стране, перебиваясь случайными заработками. Натерпелся по самое не хочу: и голодать приходилось, и под открытым небом ночевать, и битым быть. В двадцать девятом осел в Казани, работал простым хирургом. Хотелось одного – чтоб не трогали. В коммунизм не то чтобы не верил, а знаете, Алексей Николаевич, коммунизм сам по себе, а я сам по себе. С людьми не сходился, да и они с бывшим дворянином не особо старались подружиться.

А потом главврача сняли и назначили нового, идейного. Выступать на митингах у него получалось гораздо лучше, чем людей лечить. Год терпел, а потом не выдержал, высказал ему всё. И уже на следующий день дали мне хороший пролетарский пендель. Каким чудом не посадили, как классово чуждый элемент, до сих пор удивляюсь. Степан Лобанов вам правильно сказал: запил, опустился. Как представил, что опять придётся скитаться…

Дальше почти два года как в тумане. Подобрала меня какая-то ватажка оборванцев. Теперь уже за выпивку лечил вывихи, порезы, пару раз роды принимал. Господи, чем только себя не травили.

А осенью тридцать девятого я встретил Командира. Ну как встретил… Мы в порту на каком-то складе отходили от очередной пьянки. Не помню уже, то ли разгрузили что-то, то ли ещё как деньги добыли. Напились знатно, человек пятнадцать вповалку лежали. А тут – дверь пинком чуть с петель не сорвали – входят две фигуры: один молоденький военный с саквояжем, другой – солидный и постарше, в цивильном костюме.

У нас был один навроде звеньевого: кулаки пудовые, да мозг куриный, так и звали Амбалом. Вот он навстречу вошедшим и шагнул. Успел только спросить: «Чё те надо, мусор?» А больше ничего не сказал: военный его легонько так пальцами в горло ткнул, Амбал и прилёг на пол, за шею держась. А солидный на меня указал: «Этот».

Тогда военный ставит этот саквояж прямо на пол, вынимает пятилитровую бутыль, ставит рядом, выпрямляется уже с пистолетом в руке