Читать книгу "Флиртаника всерьез - Анна Берсенева"

– Пап, не кусочничай, есть суп, – вдруг услышал Колька. В этот момент, нырнув в холодильник, он на весу отрезал большой шмат вареной колбасы от целого батона. – Мы для тебя уже в тарелку налили, я сейчас в микроволновке разогрею.

Надя стояла на пороге кухни в длинной, до пят, ночной рубашке с нарисованными сонными зверюшками. У нее самой вид был совсем не сонный.

– Ложись, ложись, – сказал Колька. – Ну что ты вскочила? Как будто я сам не разогрею!

– Но не разогреваешь же, – резонно заметила она. – Садись за стол.

Колька давно уже понял, что дочка отлично разбирается в сцеплении житейских мелочей, из которых состоит быт. В отличие от него, она всегда знала, где лежат наволочки, а где кухонные полотенца, есть в доме запас сахара или он остался только в сахарнице, сколько дней не киснет молоко в мягких пакетах и сколько в твердых… У него голова начинала ныть, как больной зуб, когда он – нечасто, правда, – пытался вникнуть во что-нибудь подобное, а его маленькая дочь управлялась со всеми этими подробностями легко, как умелый капитан со своим кораблем.

Он сел за стол. Надя поставила в микроволновку глубокую керамическую миску с супом – Колька не любил тарелок, в которые с трудом помещается воробьиная порция, – вынула хлеб из прозрачного контейнера – Галинка привезла его из какой-то командировки, хлеб в нем долго не черствел, – положила его на деревянную дощечку, достала из холодильника блюдечко с заранее нарезанной зеленью… Кольке казалось, что все это она делает одновременно, хотя ни одно ее движение не выглядело поспешным.

– На второе котлеты, – сказала Надя, придвигая к нему другую тарелку, неглубокую, на которой были красиво разложены три котлеты, внушительная горка пюре и кружевная оборочка салата. А это-то все когда она успела разогреть? Просто уму непостижимо! – Папа, ты ешь, а я пока с тобой поговорю. Мне же завтра рано в школу, времени не будет.

– Излагай, – улыбнулся Колька. – А то ты у нас такая занятая, что с тобой кроме как ночью, и правда не поговоришь.

– Я хочу поехать в Германию.

– На осенних каникулах? – спросил Колька. – Они у тебя когда?

В Надиной школе учились по какой-то сложной новомодной системе, каникулы почему-то полагались не после каждой четверти, а чаще, но длились каждый раз не больше недели.

– Нет, ты не понял. Не на каникулах. Насовсем.

– Как насовсем? – Теперь Колька действительно не понял. – В каком смысле?

– В прямом. Я хочу там жить и учиться.

– Но это же потом, после школы? – оторопело спросил он.

Ну конечно, с его дочки станется завести разговор о грядущей учебе лет за десять до того, как в этом возникнет необходимость!

Надя покачала головой:

– Не после. В Кельне есть школа, в которую принимают иностранных детей. С пансионом. То есть с общежитием.

– Что-то ты путаешь. – Он тоже покачал головой, пытаясь привести в порядок взбудораженные мысли. – Ну, иностранных детей ладно, но не с десяти же лет!

– С девяти.

Она сидела, подперев руками подбородок, и смотрела на него внимательными черными глазами. Колька вдруг вспомнил, как однажды, Наде было тогда три года, какая-то старушка сказала ей в метро: «Что же ты, деточка, глазки по утрам не моешь?» – и она заплакала от обиды. Она всегда была аккуратная и умывалась по утрам без напоминаний.

И вот сейчас, глядя в дочкины глаза, он понял, что ее отъезд – дело решенное.

– А… почему ты меня про это спрашиваешь? – хрипловато проговорил он.

Вообще-то он хотел спросить, не почему, а зачем она его про это спрашивает, но не повернулся язык. Он ведь и сам прекрасно понимал, почему дочка спрашивает его о том, что они с мамой уже решили без него… Да просто потому, что делает вид, будто он есть не то, что есть – спортсмен-неудачник, без денег, без каких бы то ни было жизненных перспектив, – а настоящий мужчина, глава семьи, который, будучи главой семьи, вправе принимать важные решения… Он не был таким мужчиной ни для жены, ни для дочери, это была объективная реальность, и Надя не могла этого не понимать. И именно поэтому делала вид, что советуется с ним.

Она промолчала.

– Что мама говорит? – все-таки спросил он.

Трудно было выдерживать ее молчание.

– Мама согласна. Она уже в эту школу съездила, все посмотрела и с директором поговорила. Пап, мне там будет лучше.

И это тоже было объективной реальностью, Колька был достаточно сообразителен для того, чтобы это понимать. Конечно, ей будет лучше в предсказуемой, правильно организованной жизни, для которой она отлично приспособлена, чем в жизни непредсказуемой и неорганизованной, в которой только и умеет жить ее отец.

– И где ты школу эту откопала?

Горечь дрогнула у него в горле совсем помимо его воли.

– В Интернете. А потом по «аське» с одной девчонкой из Хорватии познакомилась, она в этой школе учится, и она мне все подробно рассказала. Пап, там правда хорошо. Там…

Что хорошего в этой немецкой школе, Колька уже не слушал. То есть уши его, конечно, слушали, но голова в этом процессе не участвовала. Горечь поднялась выше горла и заполнила всю его голову.

– Но она же платная, школа твоя, – посередине Надиной фразы вдруг спросил он. – Как же…

– Мама сказала, на это она сумеет заработать, – быстро ответила Надя.

И тут же покраснела. Она была тактичная девочка и, конечно, понимала, как неприятен для отца и собственный жалкий вопрос, и ее ответ, который вообще-то был ему известен заранее.

Ему на это не заработать никогда, можно и суммой не интересоваться.

– Ложись спать, Надюшка, – сказал он. – Я второе съем и тоже лягу.

– Ладно. – Она встала, потянулась совсем по-детски, шмыгнула носом. – Не обижайся, па. Это же не из-за вас, я же вас люблю! Просто мне этого почему-то хочется. Но в этом же нет ничего плохого, да? Никому же плохо не будет, если я туда поеду.

– Не будет. – Он постарался, чтобы его улыбка не выглядела жалкой. – Ложись, ложись.

Есть расхотелось. Колька поставил тарелку с котлетами обратно в холодильник, а пустую, из-под супа, в раковину. Он уже включил воду, чтобы ее вымыть, и только потом вспомнил про посудомоечную машину. Галинка купила ее совсем недавно, и он еще не привык к тому, что посуду теперь можно не мыть.

Жизнь, внутри которой он существовал, была устроена разумно и правильно, а теперь вот его дочь собиралась устроить ее еще разумнее, еще правильнее. В этом действительно нет ничего плохого – для него ничего плохого; для нее это не просто неплохо, а очень даже хорошо.

И почему от понимания такой простой вещи ему становится так тоскливо?

Впрочем, особо гадать о причинах тоски не приходилось. Конечно, если не врать самому себе.