Читать книгу "Гости съезжались на дачу - Наталья Нестерова"

Много лет Харя об отце не слышал и не вспоминал. Живет где-то навозный червяк, волею судеб называющийся его отцом. Да и пусть ползает.

Не прошло и полвека, отец стал названивать маме.

– Лерочка, на склоне лет, так сказать, оглядываясь на пройденный жизненный путь, стоя одной ногой в могиле… У меня ведь было два инфаркта, третий станет роковым…

Ему нечего было делать, и он терзал маму рассказами о пройденном пути и об успехах

своих дочерей, «одна из которых продолжила семейную традицию на ниве юриспруденции, а вторая успешная бизнесвумен».

Мама пожаловалась Харе смущенно и растерянно. Такое же лицо у нее было, когда на улице приставали нищие. Вытряхивала все из кошелька и чуть не плакала от того, что больше дать не может.

– Максик, мне папа звонит. Часто. Каждый день. У него было два инфаркта, одной ногой в могиле.

– Что ему надо? Зачем звонит?

– Чтобы рассказать о своих дочерях, твоих сводной и единокровной сестрах. Ему хочется с тобой встретиться. Он перенес два инфаркта и одной ногой в могиле.

– Ты уже говорила. Я понял. Это ты дала ему мой телефон?

– Извини, сыночек!

– Все нормально, я разберусь.

Ему отец тоже звонил, и зачин был такой же – про два инфаркта и одной ногой в могиле. Уговаривал встретиться. Харя безо всяких «извини» отвечал: «Нет!» – и клал трубку. Потом занес номер отца в черный список.

Теперь Харя сам позвонил:

– Ты хотел встретиться?

– Да, сынок, – обрадовался отец. – Я перенес два инфаркта и одной ногой в могиле…

Про инфаркты и могилу Харя уже не мог слушать:

– Определись с точкой опоры.

– Что? – растерялся отец.

– Ничего, забудь. Ты из дома выходишь?

– Конечно! И консультирую время от времени. Опыт, знаешь ли, просто так не…

– Куда выходишь? – перебил Харя.

– На Тверской бульвар. Ежедневная прогулка, полтора километра, так сказать, бесплатный кардиотренажер на свежем воздухе…

– Значит, завтра в час дня на Тверском. Пока!

Отец был импозантен. Стар, высок, гриваст и строен. Джинсы, фирменная рубашка, шелковый шейный платок закрывал дряблую шею, твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях. В одной руке трость с серебряным набалдашником, во второй – поводок, крепившийся к ошейнику мелкой собачонки. На отца оглядывались – ни дать ни взять, Станиславский по бульвару фланирует. На Харе тоже были джинсы и рубашка, тоже из недешевых, и – черт подери! – пиджак с овальными заплатами на локтях. Эти нашлепки – дизайнерские выкрутасы – разозлили Харю до зубовного скрежета. Впрочем, и без одинаковости стиля их родство бросалось в глаза. Они представляли собой – для глазеющих прохожих – гламурно-пасторальную пару: старый благородный отец и не менее благородный и уже немолодой сын.

Для Хари, который презирал пошлое любопытство толпы и положение, когда оказывался частью декорации, ничего хуже нельзя придумать. Как же! Теплый солнечный день бабьего лета, легкий ветерок играет с желтыми листьями, плавно опускающимися на землю. Подстриженные газоны, осенние клумбы, на дорожках, посыпанных мелкой каменной крошкой, ни соринки, по обе стороны Тверского бульвара за проезжей частью прекрасные здания. И они с отцом – деталь, без которой художественное решение будет неполным. Московские интеллигенты в пятом поколении. Ягодка на торте.

«Фиговый листок, траченный молью», – подумал Харя.

Занятые руки не дали отцу заключить его в отеческие объятия. Хоть на этом спасибо.

– Присядем, – кивнул Харя на скамейку и первым на нее приземлился. Сложил руки на груди, закинул ногу на ногу.

Отец опустился рядом. Поднял собачонку, пристроил у себя на коленях:

– Мики, веди себя хорошо!

С точки зрения Хари, животное было мерзким – общипанная дрожащая белка-мутант.

– Китайская хохлатая. Мики, умничка! – проворковал Эдуард Сергеевич. – Очень породистая. Ах, я не о том! Волнуюсь. Сын, я счастлив тебя видеть! После двух инф…

– Стоп! Только не про одну ногу в могиле! Ты хотел меня видеть, я пришел. Напрягись и пропусти вводную часть. Чего тебе надо? Краткое содержание.

Отец пожевал губы, обиженно всхлипнул:

– На склоне лет мы все… То есть те, кто остался, а ушли многие. В свое время мне выпала честь работать с…

– Ближе к сути!

Харе пришлось еще несколько раз возвращать отца к цели их встречи. Эдуарда Сергеевича заносило в сторону постоянно. Его сознание напоминало персональную свалку – груду ненужных, старых, бесполезных, частью прогнивших вещей, которые интересны и памятны только тому, кто ими прежде пользовался. Отцу хотелось обрисовать свою выдающуюся профессиональную карьеру и похвастаться образцовой семьей.

– Мне твоя жизнь не интересна! Я не любитель копаться в помойках, – не выдержал Харя. – Или ты наводишь шарики на ролики, говоришь по делу, или адью!

Отец несколько раз шумно вздохнул, сжал пальцы и потревожил уснувшую Мики, которая обиженно тявкнула. Агрессия сына что-то замкнула в его мозге, и он стал говорить конкретнее. Почти конкретнее.

– Прежде всего, мне бы хотелось, чтобы ты познакомился со своими сестрами. Родная кровь, знаешь ли, а с Марьяной у тебя одна кровь, а Вероника – кладезь рационализма и вытекающей из него доброты.

– Чернышевского начитался, что ли? – хмыкнул сын. – Рациональный эгоизм?

– У меня пострадало зрение и, увы, давно не могу читать.

– Как же, зрение. Слушай внимательно! У меня нет никакого желания знакомиться, общаться и вступать в какие-либо отношения с твоими детьми и внуками. К их чести, они тоже не стремятся. Это все?

– Нет, погоди! – Отец схватил его за руку, точно боялся, что сын убежит.

Харя брезгливо отстранился и сбросил его руку. Подумал: «Вот бы мы сейчас подрались! Он меня тростью по башке, я его за шейный платок и по мордасям, по мордасям! Чтобы вся эта липовая пастораль к едреной бабушке».

– Оценивая, так сказать, перелистывая свою жизнь, – быстро заговорил Эдуард Сергеевич, – рассматривая ее под фокусом христианства… Мы с женой регулярно посещаем церковь.

Харя вспомнил, как в детстве спрашивал отца, почему много умных, выдающихся людей верили в Бога. Отец говорил, что они заблуждались, потому что, будучи гениями в своей узкой области, из-за неправильного воспитания были отравлены религиозным дурманом.

– В нашем приходе, – продолжал отец, – много известных людей. Артистов, государственных деятелей…

– Про деятелей не надо! Этот разговор – медленное обрезание хвоста у дохлой кошки.

– Что? Хорошо. Буду краток. Тезисно. Пересматривая свою жизнь, оценивая поступки, я при всем смирении и желании не могу себя обвинить в причинении зла Лерочке, твоей маме, и тебе лично. С ней невозможно было жить! Я погибал! Я не мог более нести эту ношу!