Читать книгу "Роман с Грецией - Мэри Норрис"

Возможно, посвященные тоже как-то освежались, прежде чем войти в святилище Деметры в Элевсине. Я спустилась с холма, поросшего соснами, и вышла на финальный отрезок священного пути. В былые времена меня бы окружала толпа греков. Но в тот день кроме меня там была лишь группа туристов из Франции. Я им завидовала, потому что у них был гид, который рассказывал об этих камнях и все объяснял. Я же ничего не смыслила в археологии. Однако вот что я увидела, вооружившись путеводителем: колодец, у которого присела Деметра, когда пришла в Элевсин, был по-прежнему на месте. Широкие, низкие ступеньки вели к пропилеям – переднему двору, а затем поворачивали к холму. Руины утопали в зарослях мака, ракитника и морской лаванды. Справа от меня находилась пещера Аида, настоящий грот в склоне горы. Может, именно здесь Персефона, владычица царства мертвых, вышла, моргая, на весенний свет. В мифе об этом не говорится напрямую, но она, скорее всего, была беременна, ведь ее изнасиловал бог, а боги не дают осечки. (Место, где Аид овладел Корой, находится на Сицилии.) Здесь же стояли храмы Афродиты и Посейдона. Пройдя мимо нескольких залов, в которых продавались сувениры и толпились люди, в самом конце священного пути я нашла сакральное место – Зал посвященных, квадратное пространство с теперь уже отсутствующей крышей; пол его был выложен огромными кусками камня вплоть до того места, где трибуны, похожие на галерку на стадионе, упирались в склон холма.

Так вот где все происходило. По дороге к внутренней части святилища посвященные видели, конечно, не так много бензоколонок или ржавчины, как открылось моему взору. Они, должно быть, шли мимо полей во время жатвы. Павсаний, путешествуя по Элевсину в I веке нашей эры, писал: «Здесь вам показывают гумно Триптолема и алтарь». Триптолем – элевсинский принц, который первым, как говорит Павсаний, посеял зерно. Это было написано почти две тысячи лет назад, но еще двести лет назад, в 1801 году, эта местность по-прежнему оставалась центром поклонения Деметре. В тот год один предприимчивый путешественник из Англии, некий Е. Д. Кларк, исчез с kistophoros – двухтонной статуей, похожей на кариатиду, с корзиной на голове, несмотря на протесты местных жителей. Питер Леви в своих примечаниях к тексту Павсания пишет: «Подбежал бык, несколько раз боднул статую и с ревом убежал». Сокровище Кларка затонуло во время кораблекрушения возле Бичи-Хед в Восточном Суссексе, Англия. В конце концов статую из святилища Деметры все же подняли с морского дна и установили в Кембридже.

За годы, последовавшие за моим паломничеством в Элефсис, я узнала, что в шестидесятых и семидесятых годах, когда Грецией правила хунта «черных полковников», в Саламинском проливе у подножия города, священного для сельского хозяйства, наступил расцвет нефтеочистительных и прочих загрязняющих природу заводов. Элефсис надолго получил репутацию города, разрушенного промышленным развитием. Как будто весь регион был изнасилован, разорен, принесен в жертву – к слову о том, как принять смерть в самый разгар жизни. Полиэтиленовый пакет, конечно, удобен, но неужели оно того стоило – променять святилище богини плодородия на пластик?

«Сон запрещает мне писать, что находится внутри святилища, – продолжает Павсаний, – и что непосвященным не разрешено видеть, о том они и не должны знать». Ранее в Афинах Павсаний посетил Элевсинион – святилище, предположительно посвященное Деметре. Как сообщает древнегреческий путешественник, он хотел было «описать содержимое, но меня остановило то, что я увидел во сне. Я должен вернуться к тому, что не затронет чувств читателя». Похоже, нам так и не удастся узнать о содержании мистерий: след теряется в самом начале римской эпохи.

Одна из самых милых вещей, которые я видела в Элефсисе, – стела, изображающая сидящую женщину с маленькой девочкой у ее ног. Она сидит с прямой спиной, а ребенок доверчиво что-то ей протягивает. В Элефсисе это было единственное произведение искусства, посвященное материнской любви, которой так много в мифе. Когда я уже вернулась домой, я была поражена любовью, которая связывает матерей и дочерей. Я видела своих подруг, которые стали молодыми мамами. Я не помню, чтобы испытывала что-либо подобное, когда сама была ребенком. Может, только с бабушкой, когда она сажала меня к себе на колени и читала вслух – вероятно, оттуда моя любовь к чтению.

На мое раннее детство пришелся довольно мрачный период в жизни нашей семьи. Мама, подобно Деметре, потеряла ребенка. Мальчик по имени Патрик был старше меня на два года. Самого Патрика я не помню, но выросла с мамиными рассказами о том дне, когда он умер, подробными рассказами, повторяемыми снова и снова, ставшими частью семейной мифологии. Стоял март, плохой месяц, через пару недель Патрику должно было исполниться три года. На завтрак был бекон. Мама сказала сыну подождать: она порежет бекон на кусочки, как только покормит меня. Но он не стал ждать – и подавился. Отец тоже был там, сидел за столом и завтракал. Он поднял Патрика, перевернул его вверх тормашками и стал с силой хлопать по спине, чтобы бекон вылетел из горла. (Никто тогда не знал о приеме Геймлиха[87], теперь же закон обязывает вешать обучающие постеры в каждом ресторане.) На тот момент мой отец сделал все, что мог. Но это не помогло. Мама потом часто описывала, в каком состоянии находился отец. Он никогда не говорил о произошедшем, но по ночам, лежа в постели, давал волю слезам. Все его тело сотрясалось от горя. Он разговаривал с приходским священником и просил у того помощи. Святой отец сказал, что родителям нужен еще один ребенок. Так родился мой младший брат. «Но мое сердце было глухо к нему», – говорила мама. И часто повторяла это прямо в присутствии малыша, который был зачат только для того, чтобы заменить Патрика. (И я еще смела думать, что это мне приходится несладко!) Кто мог выдержать сравнение с широкоплечим мальчиком с каштановыми волосами, в темно-бордовой вельветовой рубашке, с встревоженным выражением лица, который жил на ретушированной фотографии, стоящей в рамке на комоде наших родителей? Вещи, оставшиеся после его похорон, прядь волос и венок, хранились в длинной, плоской коробке в дальнем углу буфета. «Мы никак не могли найти его ботиночки, – сказала мама, – они просто исчезли», поэтому его похоронили без них. По пятницам, отвезя домой бабушку, которая навещала нас каждую неделю, мы стояли на заднем крыльце и смотрели на звезды. Мы спрашивали маму: «Какая из звездочек – Патрик?» И она всегда указывала.

И только спустя много лет я поняла, что чувствую себя виноватой в смерти брата: если бы меня тогда не было за столом во время завтрака, он бы не умер. Все свое детство я пыталась сделать невозможное – утешить мою безутешную маму. Мы обе были без сил и не могли – я учиться, а она учить тому, что связано с бытом, с домом. Я не умела приготовить даже яичницу, не знала, как отстирать пятно на рубашке. К тому моменту, как я поступила в колледж и начала изучать мифологию, я не умела ничего – и при этом упрямо отрицала свое неумение и незнание жизни.

Так вышло, что курс мифологии профессора Цейтлин стал для меня началом освобождения от чувства вины. В своей лекции об Элевсинских мистериях она рассказала, что похищение Коры в одном действии объединяет три этапа, которые проживает женщина: рождение, брак и смерть. Будучи изнасилованной, Кора умирает как дева и рождается как Персефона, владычица подземного царства. В то время я отождествляла себя с Корой: я была девственницей, упивалась сиренью, цветущей вокруг уютных серых домиков нашего общежития. Я была дитя цветов. Студенческий городок стал для меня лугом, на котором Кора играла с подругами, когда Аид внезапно появился из-под земли и забрал ее. До того дня в лекционном зале я боялась взрослеть, боялась обменять свое девичество на жизнь женщины.