Читать книгу "Непобедимое солнце. Книга 1 - Виктор Пелевин"

Особенно хорошо я запомнил один сон, где мы собирали большие солнечные часы из разноцветных плиток. Должны были совпасть все прорези и выступы, чтобы получился расчерченный каменный диск с цифрами. Еще сложнее эту запутанную головоломку делало то, что мы должны были укладывать плитки поочередно. Пока один из нас двигался, другой стоял и ждал.

Когда часы наконец сложились, я заметил, что вместо отбрасывающего тень зубца из земли острием вверх торчит старинный бронзовый меч.

Помню, во сне меня восхитила эта деталь, и я решил немедленно выпустить эдикт, предписывающий проделать то же самое со всеми солнечными часами империи.

Слава богу, что это желание пропало, когда я проснулся. Во сне в такой замене был смысл; наяву – нет. Еще чего, думал я хмуро, а потом заменить воду в клепсидрах на кровь, чтобы установить равновесие между солнечным временем и временем водяным… Нерон мог бы устроить такое вполне, но я? Я?

В том, как Фрэнк говорил «я», рассказывая про Каракаллу, не было ни малейшей наигранности. Через несколько фраз я начинала верить, что слушаю живого императора. Это и нравилось мне, и пугало.

Мне нравилось заниматься с ним любовью (мы все-таки сделали это в самую первую ночь, а потом – на следующее утро вместо запланированной экскурсии на гипподром, прости Мехмет, и пошло-поехало), но я все время ждала, что у него появятся странные просьбы.

Так оно и вышло.

Вечером мы выпили после ужина много французского красного – «галльского», как называл его Фрэнк («римляне любили вино и соитие, девочка, но оставляли конопляный дым германцам, поэтому сегодня курим только один косяк, максимум два»), а потом он сказал:

– Давай сделаем это в масках.

– Зачем? – спросила я.

Он приложил палец ко рту.

Мы уже делали это без масок, подумала я, почему бы и нет. Посмотрим…

Когда на нас были маски, Фрэнк вел себя совсем по-другому, и это завораживало. Он не просто раздевал свою подружку – он прислуживал богине. Во всех его действиях присутствовала такая почтительность, такое ненаигранное смирение, что я действительно чувствовала себя богиней, которой приносят жертву. И это, если честно, мне нравилось.

Когда на мне была маска Луны, Фрэнк ухаживал за мной как раб, целовал пальцы моих ног и обмахивал меня веером. Он не требовал ничего в ответ. И в конце концов я действительно стала ощущать себя госпожой, лениво призывающей к себе на ложе раба – не тогда, когда хочется рабу, а когда хочется ей.

Это был интересный и поучительный опыт, потому что прежде я не понимала, как женщина может доминировать в сексе, даже играя свою природную пассивную роль. Потом, конечно, я поняла – тут нет ничего особенного.

Взять, например, какую-нибудь Екатерину Великую.

Хоть я и не очень представляла, как эта возомнившая себя Путиным Меркель могла вызвать у кого-то сексуальное влечение, фавориты у нее были, и я не думаю, что в спальне они вели себя слишком вольно. Скорее всего, биологическое общение с императрицей было достаточно церемониальной процедурой, где чуть ли не каждое движение бедер сопровождалось поклоном. После того как Фрэнк назначил меня своей богиней, я начала понимать, как это выглядело и ощущалось.

В общем, опыт мне понравился, и я уже сама ждала, когда Фрэнк достанет свои маски. Обычно он клал маску Луны на тумбочку возле кровати, и я надевала ее сама.

Почему нет? Маска ни к чему меня не обязывала, но ко многому обязывала Фрэнка. Без нее с ним было просто хорошо. С ней добавилось чувство, что я развлекаюсь с почтительным слугой. А что в этом плохого, если слуга мне нравится?

Можно сказать, думала я, пока мой бойфренд разминал мне спину, что к чему-то подобному должна стремиться каждая последовательная феминистка. Самые радикальные сестры даже не рассматривают такие варианты и сразу уходят за лесбийский горизонт, вообще обходясь без носителей тестостерона. Но мужчина-раб – как раз самое то. Это не гендерная революция, а возвращение к забытому культурно-историческому гештальту.

– Как себя чувствует госпожа?

– Госпожа почти довольна.

– Почему «почти»? Чего не хватает?

– Иди сюда, я тебе объясню…

Роль давалась мне легко и безусильно, как будто с детства я готовилась к чему-то похожему… Впрочем, к такой роли в глубине души готова каждая женщина. Надо просто создать для нее условия. В любой из нас спит богиня, ожидающая поклонения. Увы, патриархат редко дает ей проснуться.

Я уже не обращала внимания на его каракаллу, когда мы гуляли по Стамбулу. Моя пустая голова казалась легкой как никогда – и я, пожалуй, была счастлива.

Мне захотелось обсудить наш опыт, и я сообщила, что мне нравится его галантность в интимных вопросах.

– Вообще-то, – добавила я, – удивительно, что такое поведение мужчины – скорее исключение, чем правило.

– Почему?

– Традиционная патриархальная культура его подразумевает.

– Разве?

– Конечно. В классической Европе, например, от мужчины принято было ждать рыцарства. А рыцарство предполагает именно такой способ мужского поведения в постели. Любая девочка, насмотревшаяся мелодрам, именно его и ждет… Но на деле даже воспитанный и деликатный соблазнитель в самый интимный момент ведет себя грубо и нахраписто. Да чего там, просто по-свински… Это шокирует женщину. Иногда травмирует. Но об этом только недавно начали говорить.

Фрэнк засмеялся.

– Дело тут не в патриархальном укладе, – сказал он, – а в мужской физиологии, до которой феминисткам нет никакого дела.

– Что ты имеешь в виду?

– Если попросту, стоит у среднего мужика не слишком долго и не слишком хорошо. Если он пропустит нужный момент, то потом уже не сможет ничего никуда воткнуть. Особенно если партнерша не очень ему нравится… То есть не ему, – Фрэнк погрозил кому-то невидимому пальцем, – а природе, которая заведует эрекцией. Таких унылых пар – будем опять честны – большинство… Я читал статистику. По субъективной оценке опрошенных у шестидесяти трех процентов мужчин партнерша сосет в плохом смысле, и только у тридцати семи – в хорошем. Отсюда тот тип поведения, который развращенная корпоративными СМИ женщина воспринимает как насилие. Это не насилие, а биологический императив, что знает любой сексолог. Но по политическим причинам эта информация сегодня засекречена еще сильнее, чем расовая корреляция IQ…

– А что такое расовая корреляция IQ? – спросила я.

Улыбка сползла с его лица.

– Зря я это сказал, – ответил он. – Лучше сразу забудь и ни с кем об этом не говори. Во всяком случае, с американцами. Это у нас табу.

Такие фразы меня настораживали. Когда Фрэнк, образно выражаясь, снимал свою тогу, мне начинало казаться, что он по своим взглядам если не белый супремасист («так, – сказал он, – у нас называют людей, которые смотрят «Фокс ньюз»), то и не левый университетский гуманитарий точно.