Читать книгу "Французская политическая элита периода Революции XVIII века о России - Андрей Митрофанов"

В начале 1770-х гг. интерес к российским реформам во Франции угас, сказывалось и разочарование в новом курсе российской монархии. Несколько позднее, в середине 70-х гг., интерес к «Наказу» снова ненадолго вспыхнул: после окончания русско-турецкой войны и подавления пугачевского восстания это сочинение вновь оказалось в центре дискуссии, участниками которой стали Дидро и французские физиократы. «В 1782 году Ж. П. Бриссо полностью опубликовал сочинение русской императрицы, сопроводив памятник российского Просвещения 92 подстрочными комментариями. Таким образом, “Наказ” Екатерины II был использован будущим лидером жирондистов для ослабления, критики монархии (в том числе и просвещенной), пропаганды новой социальной справедливости и сыграл свою роль в непосредственной идеологической подготовке Революции»[271].

За несколько лет до начала революционных событий русская тема повсеместно присутствовала во франкоязычной политической литературе и привлекала внимание известных публицистов, уже тогда проявились диаметрально противоположные мнения о роли Российской империи в системе международных отношений. Основными триггерами служили война с Турцией, присоединение Крымского ханства, первый раздел Речи Посполитой, напряженные отношения со Швецией. В конце 1780-х гг. от оценки процесса цивилизации в России в целом авторы переходят к анализу ее внешней политики как основному критерию восприятия российской действительности.

Тема русского рабства в связи с «национальным характером» рассматривалась мыслителями в контексте проблемы вырождения монархии. Первым среди видных публицистов надвигающейся Французской революции российский вопрос осветил О. Г. де Мирабо в своем остром памфлете «Рассуждения о свободе Шельды» (1784 г.). Мирабо, поклонник Руссо, писал: Петр «простодушно верил, этот монарх, который все преодолевал, все низвергал, устранял законы, вводя новые нравы, насиловал нравы законами, он верил, что сама природа ему подчинялась с покорностью, которую он находил в своих рабах, он убеждает себя, что его новая столица принимает корабли и что русские неизбежно сделаются народом морским и коммерческим. ...Он ошибался, этот необычный монарх, который всегда думал только о своей личной славе и хотел только того, чтобы удивить мир... Россия не будет иметь морской торговли и настоящего флота, у нее их никогда не будет на южных морях... А что ей стоили слава, проекты и усилия царя, прозванного великим? Что он сделал для народа, оставленного им в рабстве, в несчастье, в долгах? У русских был свой национальный характер, у них его теперь нет... Он выиграл битвы, построил порты, прорыл каналы, построил арсеналы... Для всего этого нужны только деньги, и только руки рабов. Что он сделал, я уж не говорю для формирования своих сословий, я уж не говорю для политической и гражданской свободы своих подданных, а хотя бы для сельского хозяйства, для заселения своей империи?»[272]

По мнению Мирабо, Петр придал развитию своей страны неверное направление. Вместо того чтобы развивать сельское хозяйство, он уделял внимание строительству флота и вооружал огромную армию; а коммерцию он должен был развивать только после избавления России от «рабства». В подтверждение своего мнения он использовал записки Перри, Брюса, Кокса, генерала Манштейна[273]. Мирабо критиковал апологетов Петра, в первую очередь упрекая за лесть, услужливость и ошибки Вольтера. В отличие от большинства французских авторов XVIII в., Мирабо, осуждая Петра, оправдывал русский народ: «О русские, я не хотел вас оклеветать или оскорбить; вы могли бы, могли бы быть счастливыми, вы имеете право ими быть; только те, кто вами управляют, увековечили ваше несчастье»[274]. Мирабо писал о «химерических» планах Петра, направленных на достижение господства России над морями, и о том, что наследники царя усердно следуют этим проектам. Ссылаясь на авторитетные для него труды Ж.-Ж. Руссо и Ш. Л. де Монтескье, будущий оратор революционных ассамблей в рамках размышлений о кризисе Оттоманской империи заявлял: «Я знаю, что Россия сама будет рано или поздно разделена, будь-то если она проглотит какое-то блюдо или если она достигнет успеха в своих планах завоевания в Европейской части Турции. Я знаю, что этот недозрелый плод из теплицы, покрытой сверху снегами, никогда не достигнет состояния настоящей зрелости[275]».

Экономическому и торговому процветанию Российской империи мешают многие факторы, прежде всего климатические и войны с соседями за приращение земель: «К несчастью, чтобы основать широкую торговлю, нужны многочисленные и трудолюбивые жители, продукция для обмена, в которой так нуждаются другие нации: это именно то, чего нет ни на Кубани - весьма бесплодной и переполненной болотами провинции, ни на полуострове Крым, производящем хорошие урожаи зерновых, однако по площади он не больше нашей Шампани. Я не знаю, способна ли самодержица российская возместить все то, в чем ей отказала сама природа, или же приказать ей производить другие породы и сорта[276]. Не знаю я, как она сможет сохранить свои корабли, ведущие себя столь вызывающе в Черном море и особенно у пляжей, окружающих Крым, ведь здесь ветры еще более страшные, чем в иных морях. Я особенно имею основания сомневаться в успехе такого числа широких проектов, но, что вне всяких сомнений, Россия оплатила Кубань и Крым в двадцать раз больше их стоимости, войны с Турцией с целью захватить эти два края, стоили этой малонаселенной стране более тринадцати сотен тысяч человек, убитых или умерших, на земле или на море, от изнеможения, нищеты, голода и особенно от чумы. Покойный адмирал Кноулес, призванный в Россию во время этой войны, чтобы командовать русским флотом, предал огласке все эти факты после своего возвращения в Англию»[277]. Завоевания на берегах Черного моря могли предсказывать еще большие переделы границ. Успех России в противостоянии с Турцией представлял собой для Мирабо как косвенное поражение других держав, так и перспективу массовых миграций с воображаемого «Севера» на воображаемый «Юг» Европы: «Монтескье мог бы добавить, что, если, хотя это и совсем невероятно, царица овладеет Румынией, Грецией и Архипелагом, большинство русских, особенно из Петербурга и северных провинций, не найдут ничего лучше, как покинуть свой ледяной климат, чтобы проживать в завоеванных землях, что превратит в пустыню более чем половину Российской империи. Наконец, в нынешних обстоятельствах на континенте торговля Тавриды, допуская даже, что она достигла бы такого размаха, о котором мечтает царица, останется на- всегда неустойчивой, казна Московитов извлечет из нее очень мало пользы»[278].