Читать книгу "Холокост в Латвии. «Убить всех евреев!» - Максим Марголин"

Сентябрьский расстрел в шкедских дюнах происходил по отработанной рижскими специалистами из команды Арайса схеме, одобренной командиром эйнзатцгруппы А бригадефюрером Шталеккером.

Людей пригоняли на место расстрела, велели садиться на корточки рядами по десять-тридцать человек, затем поднимали по одному ряду. Жертвы должны были раздеться до нижнего белья или догола, и их немедленно гнали к яме. Стрелки выстраивались в два ряда: те, кто стрелял с колена, целились в левую половину груди, а те, что стояли, целились в головы. Выстрелы производились с расстояния приблизительно в двадцать — двадцать пять метров.

Трудно убить человека. Когда он стоит перед тобой с посеревшим лицом и глаза его залиты бездонной жутью предсмертной муки, его колотит дрожь от пробирающего до костей сырого ветра с моря и страха. Их много, очень много — десятки, сотни. Костистые старики в окладистых седых бородах, похожие на библейских пророков, черноволосые растрепанные женщины, лихорадочно, полубезумно пытающиеся как-то спрятать, укрыть своих детей. И эти дети. Особенно они, похожие на озябших воробьев, ничего не понимающие, но исполненные инстинктивного ужаса. Маленькие и постарше, худые от постоянного недоедания, с торчащими лопатками и выпирающими шейными позвонками.

Совсем маленьких, грудничков, матерям было приказано держать у левой груди, чтобы, расстреливая их, можно было обойтись одной пулей.

Человека убить очень легко — того, кто стоит перед тобой сейчас насмерть перепуганный, трясущийся, в несвежих вонючих подштанниках. Надо только подавить в себе то естественное чувство, что перед тобою — человек. Нет, не человек, равный тебе, а скотина, жидовская скотина. Процедура массового убийства, при всех ее явных технологических упущениях и недостатках, была весьма продуманна с психологической точки зрения. Пожалуй, трудно найти что-нибудь еще более унижающее человеческое достоинство, нежели эта процедура массового раздевания перед казнью на глазах похохатывающих палачей и своих близких, с ужасом ожидающих, когда придет их черед. Кучи одежды — женской, мужской и детской, взрослые люди обоих полов, копошащиеся в своем нижнем белье, человеческая нагота, нагота десятков людей — стариков, старух, почтенных отцов семейств, молодых девушек и детей, раскрасневшиеся любопытные лица немецких офицеров, беспрестанно щелкающих своими «лейками» — все это создавало какую-то странную ирреальную атмосферу, напоминавшую картину бойни в разгар забоя скота. Происходящее сближал с видом скотобойни и теплый сытный запах свежей крови, волнами накатывавший из огромной общей могилы. Убиваемый терял право в своей смерти быть человеком, право быть равным со своим палачом. Да он изначально не считался человеком, коли родился проклятым жидом! И все происходящее — это даже не убийство вовсе, а… акт священной мести! Нет жидам больше места на земле!

До чего же они омерзительны, чудовищны в своих заношенных тряпках, особенно старухи — с раздутыми животами, кривыми, скрюченными ревматизмом ногами. Женщины помоложе пытаются прикрыться, смешно, ей-богу, через несколько минут они уже будут на своих жидовских небесах, а туда же, красавицы! Хотя среди них действительно попадаются ничего себе. Попадались…

Мужчины, те пытаются как-то успокоить своих близких, кто-то из них вскрикивает или плачет, пытаясь вымолить себе жизнь, а те, кто помоложе, смотрят иногда с такой ненавистью, что только держись. Ух, жидовские морды, пуля всех уравняет!

Спустя 31 год. Судебный процесс в Лиепае.

Из показаний Фрициса Вецвагарса: «На краю ямы жертвы расстреливались на тазах тех людей, которые приблизительно в двадцати-тридцати метрах ждали своей очереди на расстрел. Стрелки были заметно пьяны… Когда одна команда расстреливателей убила пять групп приговоренных к смерти, их сменила следующая команда. После смены стрелков ко мне подошел командир группы Зале и велел присоединиться к расстреливателям. Зале тоже был заметно пьян и не слушал моих отговорок. Я встал в ряд стрелков у ямы рядом с Зале, он обещал добивать евреев, если я буду промахиваться. В яме было видно много трупов людей, раздетых догола, разного возраста и пола, которые беспорядочно лежали на дне. Стрелять в живых людей мне было отвратительно и я заметно волновался. Все-таки я переборол чувство волнения, потому что еще перед самой акцией офицеры и сержанты двадцать первого полицейского батальона много раз ругали евреев, которые будто бы являлись самыми опасными врагами латышского народа, а потому подлежали уничтожению.

По команде я вместе с остальными выстрелил в стоящего на другом краю напротив меня еврея. После этого всего расстреляли пять групп. В каждой группе я стрелял в одного человека. После расстрелов пяти групп евреев кончились патроны в обоймах и нас сменила другая группа стрелков. Большинство наших пошли выпить, но я не пошел, потому что тогда спиртного не пил…

Сейчас я не могу конкретно вспомнить, в кого именно я стрелял, потому что среди них были взрослые и дети, были и старые люди, как мужчины, так и женщины…»

Убивая безоружного, тем более женщину, ребенка, человек убивает себя. А может быть, убийцы мертвы уже от рождения.

В сентябре 1941 года в шкедских дюнах было расстреляно 343 человека. Несколько молодых женщин перед смертью были изнасилованы немецкими офицерами и латышскими полицейскими. Одежда и вещи убитых были частью разобраны палачами, а частью пошли в организацию «Народная помощь», одним из руководителей которой являлся, как вы помните, «исполин духа латышского народа» Адольф Шилде.

Расстрелы продолжались практически всю осень, однако следующая массовая казнь евреев была проведена в течение трех дней, с 15 по 17 декабря 1941 года, там же, в дюнах Шкеде.

Уже 13 декабря «Курземес вардс» опубликовала следующее распоряжение для евреев: «Запрещается оставлять свои квартиры в понедельник 15 декабря и во вторник 16 декабря».

В эти дни вновь были произведены массовые аресты, евреев собирали в помещении конюшен артиллерийского полка и на товарной станции. Рядом с огромной могилой, где лежали трупы жертв сентябрьского расстрела, военнопленные рыли новые ямы.

15 декабря было холодно, с моря дул пронзительный секущий ветер, земля обледенела. С самого утра в Шкеде потянулись колонны грузовиков с людьми, которые должны быть расстреляны только за то, что они смели родиться евреями в Латвии. Туда же, конвоируемые полицейскими, шли пешие колонны обреченных. Город замер, в самом стылом воздухе, казалось, носилась смерть. За три дня было расстреляно 2772 человека. Для полицейского батальона № 21 это было горячее время — на расстрел были мобилизованы все, не исключая музыкантов, в казарме оставался только дежурный.

Этот расстрел был самым жутким. Жертв побоями принуждали раздеваться донага на ледяном ветру. Особенно лютовал Крикманис. Он с наслаждением избивал людей, а потом еще прыгал по телам лежавших, изнемогающих от побоев жертв. Крики и плач десятков и сотен людей, казалось, перекрывали грохот винтовочных залпов. Пощады не было никому. Маленьких детей палачи, торопясь, бросали в яму еще живыми. Раненых добивали из пистолетов офицеры и сержанты. Опять приходилось спрыгивать в яму, заполненную трупами, сапогами и шестом расталкивать тела, чтобы в могилу вошло их как можно больше. Так с палкой в руке у края ямы, заполненной беспорядочно лежащими трупами, полицейский Кристап Андерсон остался навечно, попав в объектив какого-то немца-фотолюбителя.