Читать книгу "Безмолвная земля - Грэм Джойс"

— Что?

— Точно! Проснулся и сообразил.

Зоя притянула его к себе:

— Спи, милый, спи.

— Ага.

Через мгновенье он спал. Зоя встала и выключила верхний свет. Из-за облаков вышла почти полная луна, восковым сиянием озарившая снег. Вспомнился отец. Казалось, ночное светило владеет неким тайным знанием.

10

Цени каждый миг, ибо жизнь убегает, и очень быстро, говорил отец. Уж он-то про то знал: еще в малолетстве лишился родителей, автокатастрофа отняла брата, по дороге в церковь, оскользнувшись, убилась до смерти любимая сестра. Потом ушла Зоина мать. Жизнь может кончиться вот так, в секунду.

Отец щелкал пальцами: вот так.

В его домике Зоя наряжала елку. После маминой смерти этим занималась она. Поцапались. Слегка. Какой смысл, если в Рождество меня здесь не будет? — фыркал отец. Без елки все не так, отвечала Зоя.

Выйдя на пенсию, Арчи, добропорядочный работяга-инженер, продал свой уютный дом в Данди и приобрел халупу в поселении престарелых, а оставшуюся выручку отдал Зое с Джейком, чтобы они купили собственное жилье. В домишке имелась кнопка для вызова смотрителя, на случай если немощный постоялец грохнется или еще что. Первым делом Арчи сломал звонок. Это унизительно, сказал он.

Да, цени каждый миг.

Но что такое этот миг? Барашек волны, залитой солнцем? Лисий хвост, мелькнувший в зарослях? Метеорит, черкнувший по ночному августовскому небу? Все имеет начало и конец. Невозможно вцепиться в мгновенье, чтоб его остановить.

Подбоченившись, Арчи смотрел, как дочь наряжает елку. Он был из тех, кто в любую погоду носит рубашку с коротким рукавом. Глядя на его смуглые волосатые руки, Зоя понимала, что отец не пижонит: длинные рукава ему мешали, вечно приходилось их закатывать.

С парой дружков по боулинг-клубу на праздники отец отправлялся в Тунис. Утром на такси Джейк отвезет их в аэропорт. Зачем украшать елку, если в Рождество меня здесь не будет, ворчал отец.

— Бывает, никто не видит, как в лесу падает дерево, но ведь при этом оно шумит.

— Ты это к чему?

Зоя понимала: причина в том, что с каждым годом груз воспоминаний становился все тяжелее.

В их семье была особая елка. В смысле, не такая, как обычная рождественская ель. Ее украшали не игрушками, но памятными вещицами. Так повелось с рождения Зоиной старшей сестры, случившегося тридцать четыре года назад. Родители стали вешать на елку вещицы, знаменовавшие важные домашние события: дни рождения, годовщины, семейные праздники. На игольчатых лапах покачивались сувениры, купленные в отпускных поездках, школьные аттестаты и прочие эпохальные вехи. А еще подарочные рождественские безделушки, балетные туфельки, серебряная коробочка с молочными зубами, значок «Умею плавать», пляжные ракушки и камешки, в которых Арчи просверлил дырочки, экзотические амулеты, купленные у лотошников… Для праздничной мишуры не осталось места, ибо елка превратилась в памятную карту дней, проведенных вместе и врозь. На ветках висели мгновения начала и конца.

Воистину это было Древо Жизни, но с каждым годом становилось все больнее видеть его.

Наблюдая за работой дочери, Арчи засунул руки в карманы:

— М-да, мы всего лишь снежинки на сковороде, милая. Снежинки на сковороде.

— Ты не знаешь, что будет потом, — сказала Зоя, украшая браслетом лапу голубой норвежской ели. — Никто не знает.

— В смысле, никто не хочет знать. Никто не желает. Долгий мрачный путь, который одолеваешь, зажмурившись и заткнув уши. Но дело не в том, куда едешь, а в том, что после себя оставляешь. Вот мусульманин…

— Ты уже рассказывал, папа.

Арчи, произносивший слово так, будто на свете был только один мусульманин, упрямо продолжил:

— Вот мусульманин говорит, что человек должен выкопать колодец для грядущих поколений. Мне это нравится. Ей-богу.

Он уже выкопал свои колодцы — построил мосты, за границей руководил возведением двух плотин. Никому не приходилось уговаривать его засучить рукава.

— Никто не знает, — упорствовала Зоя. — Это великая тайна.

— Положим, но…

Зоя ждала окончания фразы, однако за «но» никогда ничего не следовало.

— Возьми свою мать — она тоже в это не верила. Например, кто-то жалуется, что его изводят призраки. Так вот мать твоя обещала: если загробная жизнь существует, она не станет мне являться. Значит, если вдруг вижу ее призрак, сразу понимаю — мерещится.

— А ты видишь?

Вздохнув, Арчи сел в свое любимое кресло. Откинувшись на спинку, разбросал ноги и вперил взгляд в какое-то пятнышко на стене.

— Повсюду, — помолчав, сказал он.

Зоя бросила наряжать елку и, подсев к отцу, положила голову ему на колени. Арчи перебирал ее пряди, словно она опять была маленькой.

— Повсюду. Еще года три доставал из буфета две чашки, готовя чай. Все время она была рядом. Вылезаю из ванны — она подает полотенце. Увижу что-нибудь смешное по телику и говорю ей — это ж надо! Она была повсюду.

— Папа…

— А потом, как ни старайся, видения блекнут, и тебе все труднее вспоминать. Иногда что-нибудь никак не вспомнишь. От елки мне радостно и горько, но… Ладно, иди заканчивай.

Арчи любил, чтоб все было сделано до конца.

Нарядив елку, Зоя помогла ему упаковать чемодан, хотя, в общем-то, он уже все собрал.

— В семь утра Джейк за тобой заедет. Эрику и Биллу сказал?

— Он очень любезен. Не стоило беспокоиться.

— Джейк сам захотел. Он тебя любит.

— Спасибо. Вы очень добры ко мне.

— А то! Побрейся. Ну давай целуй меня, и я побегу, пора.

— Улетели? — назавтра спросила Зоя, когда Джейк вернулся из аэропорта. — Вчера отец показался усталым.

— Усталым? Они вели себя как мальчишки. У них запланированы турниры по боулингу и вечерние танцульки. Намечают клеить старушек. Не удивляйся, если отец вернется с подружкой.

— Я не против, только чтоб ей уже исполнилось шестнадцать.

Через неделю, за два дня до Рождества, Зоя отметила свое тридцатилетие. Устроили званый обед. Много пили и хохотали. За кофе кто-то сказал, мол, тридцатник — важная дата. Ага, согласится другой, впервые слышишь звонок.

— Какой звонок? — спросил третий.

Но все поняли, о чем речь. Ты вроде как уже сделал несколько кругов, сказал второй приятель, но лишь сейчас толком расслышал звонок. Впервые он прозвонил в семь лет, но ты был слишком юн, чтобы его услышать; в четырнадцать проморгал, потому что беспрестанно оглядывался, а в двадцать один безумолчно говорил; следующий звонок раздался в двадцать восемь, но почему-то его слышишь спустя два года. Да, согласились все, вот его-то наконец слышишь.