Читать книгу "Дневник - Чак Паланик"

Когда обнаруживаешь себя полуголой и гадящей в ямку, которую ты вырыла под кустом, а потом – подтирающей задницу гостиничной полотняной салфеткой, – сделай еще один глоток.

Желудок скрутили спазмы, и Мисти обливалась потом. С каждым ударом сердца ее голову пронизывала боль. Кишки дернулись, и она не успела полностью спустить трусы. Дрянь забрызгала ей все туфли и ноги. От запаха ее затошнило, и Мисти кинулась вперед, упершись ладонями в горячую траву и цветочки. Черные мухи, учуявшие ее за много миль, ползали вверх-вниз по ногам. Она уронила подбородок на грудь и выплеснула на землю две пригоршни розовой блевотины.

Когда обнаруживаешь себя получасом спустя в дерьме, которое продолжает стекать по ноге, и тебя окружает туча мух, – сделай еще глоток.

Ничего из этого Мисти Энджелу не рассказывает.

И вот, она зарисовывает, а он делает снимки, здесь, в пропавшей бельевой кладовке, и он спрашивает:

– Что вы можете мне рассказать об отце Питера?

Папа Питера, Гэрроу. Мисти любила папу Питера. Мисти говорит:

– Он мертв. А что?

Энджел делает очередной снимок и прощелкивает пленку в фотоаппарате вперед. Он кивает на надписи на стене и поясняет:

– То, как человек пишет "и", значит так много. Первый росчерк обозначает привязанность к матери. Второй росчерк, хвостик, говорит об отце.

Папу Питера, Гэрроу Уилмота, все называли Гарри. Мисти виделась с ним только в тот один раз, когда прибыла на остров перед свадьбой. Перед тем, как Мисти забеременела. Гарри взял ее на большую экскурсию по острову Уэйтензи, шел и указывал на отслоившуюся краску и вислые крыши крытых гонтом домин. Выковыривал ключом от машины выщербившийся раствор между гранитных блоков церкви. Они осмотрели потрескавшиеся и вздувшиеся тротуары Лавочной улицы. Витрины магазинов, сквозь которые прожилками прорастала плесень. Закрытую гостиницу, черную изнутри, – почти всю ее пожрал огонь. Снаружи она потрепана, со ржавыми темно-красными рамами окон. Ставни покосились. Трубы прохудились. Гэрроу Уилмот все повторял:

– Три поколения плечом к плечу, – говорил. – Сколько капиталов мы ни вкладывай, денег хватает только на этот срок.

Отец Питера умер вскоре после того, как Мисти вернулась в колледж.

А Энджел спрашивает:

– Вы мне можете раздобыть образец его почерка?

Мисти продолжает срисовывать закорючки, и отзывается:

– Не знаю.

Просто на заметку: даже когда сидишь, голая и вымазанная говном, среди дикой природы, забрызгавшись розовой блевотиной, – это не обязательно делает тебя великой художницей.

Как и галлюцинации. Там, на Уэйтензийском мысу, со спазмами, когда пот тек с ее волос и по щекам, Мисти начало мерещиться всякое. Она попыталась вычиститься гостиничными салфетками. Прополоскала рот вином. Прогнала тучу мух. Блевотина все жгла ей ноздри. Глупо, слишком глупо рассказывать Энджелу об этом, но тени на опушке леса зашевелились.

Там, в деревьях, было металлическое лицо. Фигура сделала шаг вперед, и ее бронзовая нога жутким весом погрузилась в мягкую околицу луга.

Когда походишь на худфак – узнаешь, что такое плохая галлюцинация. Узнаешь, что такое флэш-бэк[10]. Примешь кучу химических веществ, а они могут остаться в жировых тканях, готовые средь бела дня наполнить твое кровообращение дурными грезами.

Фигура сделала еще шаг, и ее нога погрузилась в землю. В солнечном свете ее руки отблескивали светло-зеленым в одних местах, тускло-коричневым в других. Ее макушка и плечи были усыпаны снегом птичьего помета. Мышцы в бронзовых бедрах выпирали, напрягаясь в резном рельефе при каждом подъеме ноги, когда фигура делала шаг вперед. С каждым шагом между бедер шевелился бронзовый листок.

Теперь, когда смотришь на акварель, пристроенную сверху на сумку Энджела с фотоаппаратом, все выглядит более чем постыдно. Аполлон, бог любви. Больная и пьяная Мисти. Голая душа сексуально озабоченной художницы средних лет.

Фигура подступила на шаг ближе. Дурацкая галлюцинация. Пищевое отравление. Она голая. И Мисти голая. Оба они грязные, на лугу, окруженном деревьями. Чтобы очистить голову, чтобы все ушло, Мисти взялась за набросок. Чтобы сосредоточиться. Это был рисунок из ничего. Закрыв глаза, Мисти приложила карандаш к акварельному листу и почувствовала, как он шуршит, как она кладет ровные линии и трет их краем большого пальца, чтобы вышел оттененный контур.

Автоматическое письмо.

Когда карандаш остановился, Мисти закончила работу. Фигура исчезла. С желудком полегчало. Дрянь достаточно подсохла, так что удалось вытереть худшую часть и зарыть салфетки, испорченные трусы, скомканные рисунки. Прибыли Тэбби и Грэйс. Они разыскали недостающую чайную чашку, или сливочный кувшин, или что там было. К этому моменту вино уже закончилось. Мисти уже оделась и пахла чуть лучше.

Тэбби сказала:

– Смотри. На мой день рождения, – и вытянула руку, демонстрируя кольцо, сверкающее на пальце. Квадратный зеленый камень, блистающий резными гранями.

– Это оливин, – объявила Тэбби, и подняла его над головой, ловя солнечный свет.

Мисти уснула в машине, гадая, откуда взялись деньги, а Грэйс везла их по Центральной авеню домой, в поселок.

И только потом уже Мисти заглянула в планшетку. Она удивилась как никто. Потом лишь добавила немного красок, акварели. Поразительно, какие вещи способно создать подсознание. Что-то из отрочества, что-то с уроков истории искусства.

Предсказуемые мечты бедной Мисти Клейнмэн.

Энджел что-то говорил.

Мисти переспрашивает:

– Пардон?

А Энджел повторяет:

– Сколько за нее хотите?

Он про деньги. Про цену. Мисти предлагает:

– Пятьдесят? – говорит Мисти. – Пятьдесят долларов?

Картина, которую Мисти рисовала с закрытыми глазами, голой и перепуганной, пьяной и с больным желудком, – это первый экземпляр живописи, который ей довелось продать. Это лучшее, что удалось выполнить Мисти.

Энджел открывает бумажник и достает две двадцатки и десятку. Спрашивает:

– Так вот, что вы еще можете мне рассказать об отце Питера?

На заметку, когда они покидали луг, у тропы оказались две глубокие ямы. Эти ямы были парой следов, слишком большие для отпечатков ног, слишком далеко друг от друга, чтобы принадлежать человеку. След из ямок возвращался в лес, слишком далеко друг от друга, чтобы принадлежать идущему. Этого Мисти Энджелу не рассказывает. Он решил бы, что она ненормальная. Ненормальная, как ее муж.