Читать книгу "Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов"

платья, достала с груди материнский подарок — эмалевую иконку на золотой цепочке.

На иконке была изображена богоматерь с младенцем на руках. Младенец растрогал ее, она прижала к губам иконку, и вот, словно молния, пронзили ее память поэтические строки:

Такие дети в ночь под рождество,

Должно быть, снятся женщинам бесплодным!..

Феона выронила из пальцев иконку.

— Ведь это про меня сказано, — поразилась она неожиданной мысли. — Про меня это, про меня! Я бесплодная женщина! Мне бы рожать да нянчить детей, но теперь... Теперь поздно.

Она спрятала иконку и долго стояла у пасмурного утреннего окна, потом надела дошку, сапоги, вышла на улицу.

Небо было завалено серыми тучами, и море было как пепел, Кухтуй, подгоняемый приливом, поворачивал вспять свои воды. Феона остановилась на песчаной косе: ее тень, разрываемая рекой, заметалась по воде. Рядом подпрыгивала на привязи омо-рочка, Феона достала из куста таволжника весло.

Через несколько минут она шла по левому берегу Кухтуя, в Булгино, и только тогда спросила у себя:

«Зачем я здесь? Что мне тут надо? Одной даже опасно в бандитском логове. Впрочем, елагинцев уже нет,— злорадно усмехнулась она. — Меня привела память, я увозила отсюда больного Андрея».

Она пробиралась мимо почерневших товарных складов, покосившихся, пришедших в запустение, мимо дома Ивана Елагина, но у крыльца его остановилась, потом вошла в большую, замусоренную комнату. Охотничьи ружья, расстрелянные патроны, походные ранцы валялись на скамьях, под столом лежала книга. Феона подняла ее: Оноре де Бальзак, «Утраченные иллюзии».

— Так и не успела я прочесть эту книгу. — Феона отряхнула книгу, села на стул, облокотилась о стол, прижалась щекой к ладони.

Накрапывал дождь, лиственницы сквозь его завесу слились в темные пятна, Фео.на закрыла глаза: было больно смотреть на дождь, на деревья. Но тогда против ее воли перед закрытыми глазами появились тени — они были осязаемы, но невесомы, как шары созревших одуванчиков,— тени ее друзей и врагов, своих и чужих, красных и белых.

Появился и сразу исчез ее отец, за ним прошли Каролина Ивановна Буш, Илья Петрович, купец Тюмтюмов, полковник Широкий, братья Сивцовы, промелькнул Василий Козин, торопливо, словно куда-то спеша, прошагал генерал Ракитин...

Феона сжалась,- затаила дыхание. Из темных углов выступили безликие толпы беглецов, и, как в тумане, Феона увидела опаленных огнем, с веревками на шее, исколотых, искалеченных

мужчин и женщин, услыхала их стон: «Аллах-Юнь, Аллах-Юнь...»

— Господи, господи! — Феона перекрестилась и выбежала ТГа улицу,—Это какое-то наваждение, господи! Никогда не забуду Аллах-Юня. Проклятое место!..

Дождь перестал: всюду блистали капли, словно подозрительные птичьи зрачки. Феоне стало не по себе. Появился липкий, ноющий страх, чудилось — кто-то таится за каждым углом, подстерегает под каждым деревом. Феона оказалась перед ярангой старого Элляя.

«Из нее я увозила Андрея. Он лежал у камелька, на оленьей шкуре...»

Неодолимое желание заглянуть в ярангу овладело Феоной. Она приоткрыла дверь, ее обдало запахом плесени. Сердце опять застучало.

«Закрой дверь и уходи, — шепнул внутренний голос. — Уходи, пока не поздно...»

— Эй, кто тут?

Феона вздрогнула: за камельком на оленьей облезлой шкуре полусидел Индирский.

— Это ты? — шепотом спросила - она, и в темном шепоте выплеснулась вся ее ненависть.

— Ты не ошиблась, это я, — тоже шепотом ответил Индирский.

— Как ты здесь оказался?

— Я ранен. Но почему ты смотришь на меня такими глазами? Я виноват перед тобой, но не смотри такими глазами...

Индирский недоуменно посмотрел на свой браунинг, положил на него грязную пятерню.

Напряженно, безмолвно стояла Феона. , '

Индирский не шевелился, но пятерня все крепче захватывала браунинг. И вот, вскинув на Феону наглые, как у Мефистофеля, глаза, он подался вперед и дважды в упор выстрелил.

Столб рыжего огня вырос перед Феоной, но был он где-то далеко, на краю океана, и не пламя это вовсе, а мыс Марекан. И тогда Феона увидала Андрея, стоявшего на обрыве. Она тихо вскрикнула, протянула руки к Андрею, потом прижала их к окровавленной груди и побежала. .

Она бежала-бежала, улыбаясь, смеясь и плача, и в каждом ее движении жила любовь...

Индирский стоял над Феоной, бессмысленно озираясь, не понимая, для чего совершил это убийство. В утомленном мозгу его возникали какие-то дымные мысли, смятенный страх замораживал сердце. «Феона могла выдать меня красным. Я уничтожил опасную улику, теперь она не страшна. Но почему я медлю? Каждую минуту здесь могут появиться красные, надо уходить, в тайгу».

Чья-то тень из раскрытой двери упала на Индирского. Он испуганно обернулся, перед ним стоял Матвейка Паук.

— Ты убил Феону? — удивленно спросил он. — Для чего

ты ее убил? , —

Индирский не ответил, пораженный неожиданным появлением нового свидетеля.

— Я вернулся, чтобы взять патронов и продуктов. Все наши уже ушли, Охотск захвачен красными. Если хочешь, пойдем вместе, вдвоем веселее. А может, ты решил сдаться на милость победителей? Не советую, зряшное дело. Уж кому-кому, а тебе и мне пощады не будет,— говорил Пауі-с, собирая запасы провианта и патроны.

Он поднял тело Феоны, вынес из яранги, положил на тропе.

— Ее увидит первый же человек, попавший в Булгино. Надо бы похоронить, да нет времени. Нет времени, — повторил Паук, разглядывая алебастровое, без кровинки, лицо Феоны.

Индирский и Матвейка Паук шли на север, избегая встреч с охотниками, с оленеводами.

Где-то далеко светилась туманная, но привлекательная жизнь, но что могла она дать Индирскому и Пауку? Лучшие свои годы растратили они на кровавые деяния и распутные удовольствия. Совесть, честь, правда как понятия перестали для них существовать, они ненавидели все и всех, страшились друг друга, но в то же время понимали — им нельзя разойтись.

Вечер был' серый, промозглый, но теплый. От голых тальников несло горечью, прошлогодние листья сиротели в обледеневших лужах, речка дышала черной тоской.

Стайка синичек проскользнула над потоком, осыпала пушистыми шариками одинокую ветлу, из дупла высунулась белочка.