Читать книгу "Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов"

японские станции.

— А ты старайся, я в долгу не останусь.

После ухода радиста Энгельгардт грустно выругался:

Взял бы за шиво от этого б’ата, он бы у меня ве’телся волчком.

— А Козин ножки протянет, что тогда скажут наши братья по дружине?

— Вы изменяетесь к худшему, б’ат-гене’ал, вы становитесь гуманистом.

Сто пятьдесят тысяч .золотых рублей! Здорово придется поработать за такую сумму.

— Будем ст’ичь якутских овечек.

— Да, но как бы только не вышло по той пословице: пошли по шерсть — возвратились стрижеными.

За тонкой переборкой зазвенела гитара, послышался голос Дуньки:

Я отчаянной родилась ' И собой не дорожу,

Я гуляла, я молилась,

Я ходила по ножу... ,

— Бесшабашная бабенка, — нежно улыбнулся Ракитин.

— Тиг’ица! Сошелся бы с Дунькой, если бы не ждала меня невеста,— соврал Энгельгардт. — У нас, у Энгельга’дтов, фамильный девиз: «Честь до’оже жизни»...

742

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Ледяные поля лежали вокруг «Ставрополя», в белесой искрящейся мгле маячил силуэт «Индигирки», и ничего больше не было на горизонте. Степан Вострецов надел дымчатые очки, слепящее сияние снега смягчилось. С минуту молчал, не спуская глаз с беспредельной ледяной пустыни, потом спросил вахтенного штурмана:

-— Что нового?

— Все по-старому.

•— Уже хорошая новость, что нет новостей. Я читал в лоции, будто Охотское море в мае освобождается ото льдов. Май на исходе, а мы в ледяной ловушке.

— Такой скверной ледовой обстановки давно не помню, хотя и плаваю здесь много лет,— согласился штурман.

— Где мы сейчас?

— На траверзе Аяна...

— Во Владивостоке меня предупреждали: Пепеляев-де квартирует в Аяне, но когда это было? Не сидит же генерал сложа руки...

Штурман только пожал плечами. Вострецов достал трубку, покрутил в пальцах, но не закурил. Постоял в раздумье, предупредил штурмана:

— Я буду в каюте. Кому нужен, пусть приходит туда.

В каюте, заваленной оружием, теплой одеждой, Вострецов лег на диван, раскрыл путеводитель «Охотско-Камчатский край», хотелось представить места, куда забросила судьба.

«Охотск основали русские землепроходцы, когда в целеустремленном своем движении вышли на Тихий океан»,— прочитал он и отложил книгу. Не читалось. Сейчас, когда экспедиция находилась на траверзе Аяна, овладевали воспоминания и, как всегда, мелочи заслоняли существенное. Вострецов вспоминал, слушая, как содрогается от ударов льдин корпус «Ставрополя», как стучит собственное сердце. Вспомнил разговор с Иеронимом Уборевичем:

«Это уж самый последний поход, Вострецов. Впрочем, в жизни не бывает ни последних залпов, ни последних походов, жизнь — это вечный бой, сказал поэт. Мне просто некого, кроме тебя, послать в поход за последним тигром русской контрреволюции. На тебя же надеюсь, как на самого себя, ведь вместе штурмовали Спасск, вместе освобождали Приморье от Дите-рихса. Так кому же, как не тебе, отправляться в Охотск и Аян? — говорил Уборевич. — Цель экспедиции держи в строжайшем секрете, надо свалиться на Пепеляева как снег на голову. Всех, сдавшихся добровольно, офицер ли, солдат ли, щади, но золото, но пушнину забери».

Поход начался при хорошей погоде: голубело небо, сияли волны. В проливе Лаперуза с интересом поглядывал Вострецов

на японский остров Хоккайдо и черные обрывы южной оконечности Сахалина. В душе он побаивался, как бы японцы не задержали экспедицию. Обогнув южную часть Сахалина, корабли взяли курс на север и вскоре встретили льды. Охотское море обрушилось на экспедицию снежными бурями, начались поломки, задержки. В корпусе «Индигирки» появилась течь, авралы следовали за авралами. Прошло ровно тридцать дней с начала плавания, а Охотск по-прежнему был недосягаем.

На иллюминаторе справа налево передвигался клубок снежинок, глухо терся лед о корпус «Ставрополя», но Вострецов не слышал грозного шуршания льдов за бортом. Он все вспоминал о недавних боях, память отсеивала ненужные наслоения, и важные события становились еще значительнее, на них проявлялся отблеск истории, само время приобретало историчность.

Видел Вострецов дымные поля сражений, небо в седых шарах снарядных дымов, кого-то преследовал, сам убегал от погони, лежал в липкой осенней грязи, крался зверем по темным лесным тропинкам. Нескончаемой чередой проходили красные и белые, генералы и солдаты, министры и комиссары, помещики и мужики.

Приход комиссара Пшеничного оборвал его воспоминания. Комиссар был русоволос, светлоглаз, с тонкими чертами лица.

— Не время ли поднимать андреевский флаг? — спросил он.

— До Охотска еще триста миль. '

Нас могут преждевременно заметить пепеляевцы, а царский флаг введет их в. заблуждение.

Флаг поднимем завтра. Что ты все торопишься? — недовольно сказал Вострецов.

Летящий камень мохом не обрастает,— ответил пословицей комиссар, он страх как любил народные пословицы, афоризмы, сказывался его юный возраст.

— Написал я приказ о высадке десанта. Прочти, может, добавишь что? — напирая на «р», попросил Вострецов.

__ «На нас возложена задача — очищение Охотско-Аянского района. Охотск должен быть наш. Категорически запрещаю расстреливать сдавшихся мятежников»,— прочел комиссар и сказал:—Мне нечего добавить к приказу. Сила птицы — в крылш ях, слава солдата — в победе.

— Каждый из нас должен выполнить свой долг,— хмурясь, сказал Вострецов.

— Долг кончается там, где начинается невозможность. Был такой герой Гамлет, он обладал повышенным сознанием долга, но не имел воли для его исполнения. Слышал про Гамлета?

Степан Вострецов не слыхал о принце Датском.

— Тебе еще нет и сорока, Вострецов, надо учиться, и тогда прочтешь не только о Гамлете. Так вот, если Гамлет — сознание долга при отсутствии воли, то у нас избыток ее,— встряхнул комиссар пепельными рассыпающимися волосами.

Наступает время боя. В который раз наступает оно для меня? — вздохнул Вострецов.

— Великие мгновения всегда за чертой времени,— сказал комиссар. — Сегодня я провожу вечер воспоминаний для треть-ен роты. Придешь, Степан Сергеевич?

Комиссар был большим мастером по устройству всяких бе-се Д> он проводил лекции о международном положении, выпускал рукописный вестник экспедиции, устраивал соревнования по стрельбе. Неугомонную свою деятельность он объяснял по-юношески просто: бойцы заскучают от безделья и утеряют боевой дух.

Что ты всех подгоняешь! — сказал комиссару Степан.

Я тороплюсь сделать как можно больше при наименьшей затрате энергии.

Комиссар испытывал восторг