Читать книгу "Комсомолец. Осназовец. Коммандос - Владимир Поселягин"

Пока есть время и я судорожно ищу выход из создавшейся ситуации, поглаживая лежащего рядом Смелого, можно вспомнить самые крупные свои дела, мелочь я не буду описывать, ее много и займет это излишне много времени, а у меня его и так мало осталось.

Ну, что я могу сказать, как прибыл под Луцк и обустроился, так ликвидировал отряд егерей и тех, что по случайности был рядом, кстати, я потом повторял это неоднократно, серьезно проредив состав карателей. Так вот, ликвидировав егерей, уничтожил представителя оккупационной администрации в Ровно с частью его заместителей, там как раз совещание шло, и сбежал, угнав самолет чина из гестапо. Он, кстати, должен все еще стоять в схроне и дожидаться меня, если дождется, конечно. Потом я на своей рабочей лошадке стал изучать географию оккупированных территорий, уничтожая между делом предателей и тех, кто замарал себя в пытках и жестоком обращении с пленными и мирными жителями. Таких хватало, причем изрядно. Что я скажу, почти шестьдесят человек были казнены фирменным моим способом с ампутированием ног-рук и прибиванием шомполами, с автографами и транспарантами, где объяснялись причины казни. Точнее, казнил шестьдесят семь человек, включая вице-генерал-губернатора дистрикта Галиция Бауэра. Как раз сегодня я его и отработал, но вот не смог уйти, зажали и окружили.

Если перечислить всех, кого я ликвидировал за эти месяцы, то полицейских и националистов – шесть тысяч триста двенадцать человек, немецких солдат, включая егерей и офицеров, три тысячи шестьсот двадцать семь, старший командный состав, включая двух генералов, сорок три. Освободил из плена тридцать семь тысяч шестьсот с мелочью человек, не только военнопленных, но и крестьян и сельчан. Ну да, я вел счет и конспектировал все в отдельном гроссбухе, ведя боевой журнал. Более того, на каждом месте моей акции, даже если уничтожил, например, занюханного часового-полицая на посту у моста, я оставлял автограф, чтобы не подумали, что кто-то другой сработал, я своими делами гордился и не желал, чтобы кто-то примазался к моей работе. Обычно я оставлял тряпицу с выведенной кровью буквой «Л», но если не хватало тряпиц, то просто пальцем на лбу убитых выводил эту букву. Тоже кровью, конечно же.

Да, кстати, кто-то решил примазаться к моей славе, и пару месяцев назад я стал узнавать от пленных, что объявился отряд, где находится Леший. Туда сейчас стягиваются всевозможные подразделения. Я успел в нужный лесной массив первым, сел на полянке и, после недолгих поисков, выяснил, что это группа сбежавших из лагеря военнопленных, и они организовали банду, назвать их партизанским отрядом язык не поворачивался, и пользовались моей славой. Да и просто там было: сбежали, нашли оружие, стали банду собирать. Есть-то охота, никто не кормит, и вместо того чтобы на дорогах побить немцев и добыть продовольствия, стали кошмарить мирное население. Кто-то слышал обо мне и помянул деревенским, что они люди Лешего, и, увидев страх на лице у взятого в плен полицая, стали активно пользоваться этим и назвали себя отрядом Лешего. Даже «Л» чертили на лбах убитых ими людей. Чаще полицаев, но и у мирняка тоже.

Я его вырезал, под корень. Пустил под нож все двадцать шесть человек и метку на лбу у каждого оставил, на транспаранте написал, что никто не смеет пользоваться моим именем. Такие отряды часто беглецами и недовольными жизнью организовывались, их уничтожали как немцы, так и партизанские отряды и десантники, что сбрасывались в тылы немцев. Все их кошмарили. Вот и я руку приложил к уничтожению двух таких отрядов, про первый описал, второй сам под руку попал, жалобу услышал от деревенских в Могилевской области, мол, стариков побили, женщин снасильничали, ограбили, так что вышел на них быстро и пустил под нож. Отряд мелкий был, всего девять человек, и организовался неделю как. Особо дел натворить не успели.

С десантурой тоже встречался, даже две совместные акции провели, но я от них быстро уходил. То, что меня спецы Берии искали, я был в курсе, вот и прыгал с места на место, не задерживаясь в одном дольше чем на две недели, да и то большую часть времени занимала добыча топлива. Обычно как: прилетаешь, добываешь топливо, чтобы сбежать можно было без проблем, и уж только потом совершаешь громкие акции и машешь ручкой карателям, что остаются внизу и далеко позади. Пока такая схема сбоев не давала, ни немцы, ни наши меня не поймали, но не повезло сегодня. Окружили… падлы. Однако я не жалел, шлепнул этого генерал-губернатора. Хотя, наверное, он еще жив, сняли, скорее всего, с шомполов уже и в госпиталь отправили.

– Ну что, Смелый, – погладил я пса по голове. – Идем на последний штурм? Возьмем как можно больше с собой на тот свет этой мрази?.. Ситуация как у Бутча Кэссиди и Санденса Кида. Ну, что тогда, пошли, нечего тянуть.

Держа в руках по пистолету, я плечом выбил входную дверь и, вылетая на улицу, открыл огонь, стреляя по-македонски. Завалить успел человек восемь, пока как будто палкой не ударили по руке, и я выронил пистолет, потом второй раз в плечо этой же руки, рядом заскулил Смелый, а я, рыча от ярости, бежал к начавшим отступать в ужасе немцам, непрерывно стреляя, пока магазин не опустел, после чего схватил первую лимонку и, зубами выдернув кольцо, швырнул им под ноги. Потом последовали третье и четвертое попадания пуль в мое тело, а рядом так жалобно скулил Смелый, отчего у меня даже навернулись слезы. Мой пес… вы ответите, твари!..

Москва, Арбат.

1969 год, 26 июля. Вечер.

Вышедший из неприметного здания высокий мужчина лет пятидесяти – пятидесяти пяти в форме армейского генерал-лейтенанта подошел к черной служебной «Волге», у предусмотрительно открытой дверцы которой уже стоял водитель, но замер и стал пристально рассматривать крупного пса немецкой овчарки, что подбежал и поднял с брусчатки красиво вырезанную палку. Проследив, куда побежал пес, он рассмотрел пожилого человека, что стоял у угла ближайшего здания и ожидал пса. Это был крепкий мужчина лет сорока, в хорошей и явно дорогой одежде, с пустым левым рукавом и звездой Героя на рубахе. Медаль поначалу не было видно, но он наклонился, принимая принесенную палку, и куртка распахнулась, давая возможность рассмотреть копию награды. А то, что это была копия, генерал был уверен. Настоящая медаль хранилась в семье этого ветерана. А по всему было видно, что он именно ветеран.

– Свободен, – приказал генерал водителю. – Завтра утром, как обычно, заедешь за мной.

После этого он махнул рукой в сторону неприметной машины, где сидели двое сотрудников его личной охраны, сделав неприметный знак, что отпускает их. Отпустив свидетелей, генерал направился вниз по улице, сложив руки за спиной, неторопливой походкой отдыхающего человека.

Когда он прошел метров триста по Арбату, то услышал голос со спины:

– Ну, здравствуй, Васильич, давно не виделись.

– И тебе не хворать… Романыч, – хмыкнул генерал и обернулся.

Громко хлопая по спинам, явно старые знакомые обрадованно разглядывали друг друга. Хотя тут немного было не так: это генерал использовал обе руки, его знакомому-собачнику пришлось использовать одну, второй просто не было.

– А ты изменился, – осмотрев героя-инвалида, сказал генерал. – Хотя глаза все равно все те же наглые.