Читать книгу "Сорняк, обвивший сумку палача - Алан Брэдли"

Глаза Руперта расширились, когда он заметил Ниаллу.

— Кто тебе сказал, что мы здесь? — завопил он, тыкая в нее. — Она?

— Тише, тише, — сказал Матт, в первый раз повышая голос. — Не обвиняй Ниаллу. На самом деле это была миссис Какая-то в Бишоп-Лейси. Ее сын видел ваш фургон около церкви и помчался стремглав домой сказать мамочке, что перестанет дышать и лопнет, если «Кукол Порсона» не позовут на его день рождения, но, пока он приволок ее сюда, вы уже ушли. Она совершила междугородний звонок в «Би-би-си», и коммутатор переключил ее на секретаря Тони. Тони сказал мне быстро ехать и добыть тебя. И вот он я. Конец рассказа. Так что не вини Ниаллу.

— Все подлизываешься к Ниалле, да? — продолжал кипеть Руперт. — Шныряешь тут…

Матт положил ладонь на грудь Руперта.

— И раз уж мы заговорили об этом, Руперт, я могу сказать тебе, что, если ты еще хоть пальцем ее коснешься, я…

Руперт грубо оттолкнул руку Матта.

— Не угрожай мне, ты, мерзкая маленькая улитка! Если тебе дорога жизнь!

— Джентльмены! Джентльмены! В чем дело? Прекратите немедленно!

Это был викарий. Он стоял в открытом дверном проеме, темный силуэт на фоне света дня.

Ниалла проскользнула мимо него и убежала. Я быстро последовала за ней.

— Дорогая леди, — произнес викарий, протягивая гравированную медную коллекционную тарелку, — попробуйте сэндвич с огурцом и салатом-латуком. Говорят, это замечательно успокаивает. Я сам их сделал.

Сам сделал? В доме приходского священника объявлена хозяйственная война?

Мы опять были на церковном кладбище, довольно близко к тому месту, где я впервые увидела плачущую Ниаллу, лежащую на надгробии. Неужели это было лишь два дня назад? Казалось, минула вечность.

— Нет, благодарю вас, викарий, — сказала Ниалла. — Я более-менее в порядке, и мне надо работать.

Обед был испытанием. Поскольку окна зала были закрыты тяжелыми затемняющими гардинами по случаю представления, мы сидели почти в полной темноте, пока викарий суетился с сэндвичами и кувшином лимонада, которые он, должно быть, наколдовал из воздуха. Ниалла и я сидели в одном конце первого ряда стульев, а Матт — в противоположном. Руперт незадолго до этого исчез где-то за сценой.

— Скоро нам придется открыть двери, — сказал викарий, отодвигая край гардин, чтобы выглянуть на улицу. — Наша публика уже начала собираться в очередь, их карманы полны монет. — Он посмотрел на часы. — Занавес поднимут через девяносто минут! — крикнул он, сложив ладони домиком. — Девяносто минут!

— Флавия, — сказала Ниалла, — будь душечкой, сбегай за сцену и скажи Руперту приглушить музыку, когда я начну говорить. Он все испортил во Фрингфорде, и я не хочу, чтобы это повторилось.

Я вопросительно посмотрела на нее.

— Пожалуйста, сделай одолжение. Мне надо еще подготовить костюм, и я не очень хочу видеть его сейчас.

На самом деле я тоже не особенно жаждала видеть Руперта. Переставляя ноги по ступенькам на сцену, я думала о Сидни Картоне, восходящем на эшафот на встречу с мадам Гильотиной.[45]Я увидела щель между черными кулисами, висевшими по обе стороны кукольной сцены, и вступила в другой мир.

Повсюду были крошечные озерца света, сверкающие ряды электрических переключателей и пультов управления, провода и кабеля, извивающиеся во всех направлениях, и мерцание лампочек, пусть неяркое, не позволяло видеть сквозь тени.

— Проходи, — произнес голос из темноты надо мной. Руперт. — С другой стороны есть лестница. Смотри под ноги.

Я на ощупь обошла заднюю часть сцены и руками нащупала перекладины. Несколько шагов, и я оказалась на возвышающейся деревянной платформе, пересекающей кукольную сцену.

Прочные перила из черного металла поддерживали Руперта за талию, когда он наклонялся вперед, чтобы управлять куклами. Хотя те были повернуты так, что я не могла видеть их лица; несколько персонажей висели на веревке позади меня: старуха, мужчина и мальчик, судя по крестьянской одежде.

С одной стороны в поле досягаемости был установлен магнитофон, обе бобины которого были нагружены блестящей коричневой лентой, которая, судя по цвету, могла быть покрыта эмульсией окиси железа.

— Ниалла просила напомнить, что надо уменьшить звук, когда она начнет говорить, — прошептала я, как будто делясь с ним секретом.

— Хорошо, — сказал он. — Не надо шептать. Занавески поглощают звук. Никто нас здесь не услышит.

Не самая успокаивающая идея. Если ему взбредет в голову, Руперт может положить могучие руки мне на шею и придушить в роскошном молчании. И концы в воду. От меня ничего не останется, кроме вялого трупика.

— Ладно, мне лучше пойти назад, — сказала я. — Я помогаю с билетами.

— Хорошо, — ответил Руперт, — но посмотри сюда, перед тем как уйти. Немногие дети получают возможность заглянуть за кулисы.

С этими словами он покрутил большую ручку, и огни на сцене под нами погасли. Я чуть не потеряла равновесие, когда маленький мирок начал образовываться, казалось, из ничего прямо под моими ногами. Я обнаружила, что смотрю вниз, словно бог, в сонный край с синим небом и зелеными раскрашенными холмами. В долине приютился соломенный домик со скамейкой во дворе и с обветшалым хлевом.

У меня перехватило дух.

— Вы все это сделали?

Руперт улыбнулся и потянулся к другой ручке. Когда он двинул ее, дневной свет угас, превратившись в темноту, и в окнах домика зажегся свет.

Хотя я смотрела на это сверху вниз, я почувствовала острую боль — странную и необъяснимую боль, которую никогда прежде не ощущала.

Это была тоска по дому.

Теперь еще больше, чем раньше, когда я бросила первый взгляд на этот домик, я страстно захотела оказаться в этом тихом месте, прогуляться по тропинке, достать ключ из кармана и открыть дверь в дом, сесть у камина, обхватить себя руками и остаться здесь навсегда.

Руперт тоже изменился. Я видела по его лицу. Освещенные снизу, его черты совершенно разгладились, и он благожелательно и широко улыбнулся.

Перегнувшись через перила, он подался вперед и снял черный хлопчатобумажный капюшон с громоздкого предмета на краю сцены.

— Познакомься с великаном Галлигантусом, — сказал он. — Последний шанс перед тем, как он понесет заслуженное наказание.

Это был лик чудовища, черты которого исказились в выражении вечной ярости и были испещрены фурункулами, подбородок покрыт седеющей черной щетиной, торчащей ковром.