Читать книгу "Умру вместе с тобой - Татьяна Степанова"

Катя подумала – как странно он говорит, отрешенно – Мещерский… Мещерский вылечил, Мещерский подружился… Это его предок, но как же странно это слышать от Сережки… словно о себе и не о себе, о другом…

– Артефакт Сибрук подарил моему родственнику Сергею Сергеевичу Мещерскому, – повторил Сережа. – Но у того была короткая жизнь. И потом эту вещь забрал доктор Унковский. Все, что я тебе рассказал про Мещерского, Бенни и Сибрука, известно из письма, которое Мещерский послал матери Вере Николаевне в мае 1932 года. Я получил это письмо из нашего семейного архива, от родственников в Париже. А 30 июня 1932 года доктор Владимир Унковский вернулся из Африки в Европу. На похороны. Он привез артефакт с собой. И показал его Саше Черному, на того произвела впечатление Черная голова, ему понравилось ее название, созвучное с его собственным псевдонимом. И Унковский подарил артефакт ему. Это было в конце июля, когда они встретились. А 5 августа Саша Черный скоропостижно умер от сердечного приступа. Он помогал тушить пожар. Проявил себя геройски, на многое пошел ради спасения людей. Но сердце его не выдержало. И после его смерти Унковский снова забрал артефакт и положил его в банковский сейф. Он вернулся в Африку, где практиковал до начала шестидесятых. Уже будучи стариком он вернулся в Париж. Умер в шестьдесят четвертом. Но перед смертью продал артефакт брюссельским антикварам. Потому что мать Мещерского просила его избавиться от этой вещи. Вера Николаевна Мещерская пережила их всех и умерла в весьма преклонном возрасте в семидесятых. Но она сохранила архив. Письма сына и Унковского. И по этим письмам, в сущности, я и отыскал следы этой Черной головы для фонда Романова.

– Я так понимаю, Сережа, эта вещь приносит несчастья, – сказала Катя, глядя на скульптуру. – Знаешь, однажды у нас уже было дело, когда целая коллекция слыла проклятой[2] и…

– Нет, нет, ты не поняла. Не несчастья. Что бы ни происходило тогда, в тридцать втором году, там всегда был выбор, как поступить. Выбор мужчины. Совершать или не совершать какие-то поступки. Жертвовать чем-то или нет. Даже в случае с Сашей Черным и его отвагой на пожаре.

– Афия умерла, Сережа. Она имела дело с этой штукой.

– Афия имела с ней дело так же, как и остальные музейщики. Как Серафима Крыжовникова, как Меер. Как и я. Опосредованно. Этот артефакт приобрел Романов и его фонд. Фактически артефакт и сейчас их собственность, пока юридически не оформлены все дарственные документы музею.

– Но эту скульптуру пытались уничтожить! Ты что, не видишь шрам на этом деревянном лице? Это след от топора. Черную голову пытались разрубить пополам. Почему? Кто это сделал?

– Я не знаю, Катя. К Унковскому артефакт попал уже в таком виде. И я не понимаю, почему ты так встревожена сейчас.

– Я не встревожена. – Катя повернулась спиной к скульптуре, что улыбалась ей… нет, щерилась открытой пастью с человеческими зубами и пугала своим взглядом и этой раной на деревянном лице. – Просто долго смотреть на эту штуку тяжко.

– Африканское искусство – оно вообще такое, оно волнует. Вызывает сильные эмоции. Взывает к нашей прапамяти. К чему-то такому, что мы помним лишь во сне. Или в забытьи.

– Ладно, с этим пока ясно. Не все, но хоть какая-то часть. – Катя вздохнула. – А как Афия общалась с фондом Романова?

– Напрямую. И очень активно. Через Хохловскую.

– А при тебе они не приглашали переводчика со стороны? Африканца или африканку, которые говорили бы на местных языках Ганы?

– При мне – нет. Со стороны посольств имелись свои переводчики, но только на открытии выставки. И со стороны МИД. Но это официальные дипломатические каналы.

– Как бы нам разыскать эту Хохловскую, а? Вообще нам и с сотрудниками фонда надо пообщаться. Миронов наверняка захочет их допросить.

– У меня сохранились контактные телефоны фонда. Но они в моем ноутбуке. Подожди, давай здесь, в музее спросим.

– Хохловская? – удивленно откликнулась Надежда Меер, когда они отыскали ее через охрану музея и она снова предстала перед ними уже в вестибюле. – Она здесь сегодня. Работает в фондах. Музей дал ей разрешение, пусть она и не имеет никакого отношения к науке. Но мы благодарны родственнице самого Романова, как же… Такой щедрый дар. И на похороны Афии она собиралась, насколько я знаю. Я ей позвоню сейчас.

Шурша своим атласным китайским платьем, куратор Меер извлекла мобильный и набрала номер. Она защебетала, как пташка, высоким и восторженным голосом, в котором звенело язвительное подобострастие.

– Она отошла перекусить – в кондитерскую напротив музея, на бульваре, – сообщила Меер. – Сказала, что, если у полиции к ней вопросы, она все еще там. Это французская кондитерская на противоположной стороне. Вы не ошибетесь.

Глава 13

Влюбленная женщина

От старой доброй французской кондитерской – бывшего «места силы» на бульваре – остались только витрины, но в кафешке пахло хорошим свежим кофе. В зале было практически пусто. Только один столик – самый дальний – оказался занят. Катя узнала молодую женщину по имени Евгения Хохловская, которую видела в записи. Та сидела за чашкой кофе и тарелкой с надкушенным круассаном и… кажется, кипела от ярости как чайник.

На видео она выглядела куда лучше, скажем даже – счастливее, сейчас она была нервной, то и дело поглядывала на часики на запястье и грызла, как ребенок, ноготь большого пальца.

– Женя, здравствуйте, – окликнул ее Мещерский.

Серые глаза загорелись. И сразу погасли. Во взгляде Хохловской сквозило разочарование и досада. Небрежно подколотые сзади густые пепельные волосы. Анемичное безбровое лицо без косметики. Угловатая, очень худая фигура.

– Здравствуйте, по нашей просьбе вам звонила только что Надежда Меер, – сказала Катя, подходя к столику и официально представляясь. – Я по поводу убийства Афии Бадьяновой-Асанте. Идет расследование, и я бы хотела переговорить с вами, Евгения.

– Сергей, и вас тоже допрашивали? – Евгения указала на свободные стулья. – Садитесь.

– Со мной беседовали. Полиция запросила консультации по поводу экспонатов выставки.

– Я когда узнала в музее… в общем, это ужасно. Афия! Бедная! Это такой удар. Это несправедливо. Это… – Евгения поднесла руку к глазам. – Я, наверное, выплакалась уже. Сейчас как-то пусто все внутри. Кто ее убил?

– Мы пытаемся это установить. – Катя ответила дежурной фразой, но вложила в нее искренние чувства.

– Ее все любили. Мы ее все любили. Она была замечательной и такой непохожей на других. – Евгения Хохловская отодвинула чашку с кофе. – Я до сих пор не могу прийти в себя. Вся моя семья скорбит об Афие. Она столько сделала для фонда. Если бы не она, выставки в Музее Востока вообще могло бы не быть.

– Мне сказали в музее, что вы подружились с Афией, – осторожно заметила Катя.