Читать книгу "Что такое популизм? - Ян-Вернер Мюллер"

Как уже говорилось, историки, а также политологи и социологи 1950-х и 1960-х часто описывали популистов как движимых гневом и обидой, склонных к теориям заговора и повинных (в том числе) в расизме. Ричард Хофстедтер, как известно, говорил о «параноидальном стиле в американской политике»[140]. Доказательства этому найти нетрудно. Популистский лидер из Джорджии Том Уотсон заявлял: «Джефферсону и в страшном сне не могло присниться, что меньше чем через 100 лет его партия будет проституироваться в угоду грязнейшим интересам монополистов; что красноглазые еврейские миллионеры станут во главе Партии и что свобода и благополучие этой страны будет постоянно и вероломно приноситься в жертву алчности плутократов, прикрывающихся именем джефферсоновской демократии»[141]. Но в ретроспективе становится понятно, что историки и политологи времен холодной войны имели в виду скорее маккартизм и всплеск радикального консервативного движения (в том числе и такие его откровенно расистские ответвления, как Общество Джона Бёрча), нежели реальных популистов 1890-х.

Популисты и их деятельность были примером политики в интересах простых людей – при этом они, на мой взгляд, не претендовали на то, чтобы выступать от лица народа как целого. Разумеется, иногда проскальзывали двусмысленности и (возможно, сознательные) оговорки, даже в знаменитой политической платформе, принятой в Омахе и положившей начало Народной партии:

Уже более четверти века мы являемся свидетелями борьбы между двумя крупными партиями за власть и наживу, в то время как на страдающий народ обрушиваются тягчайшие несправедливости. Мы заявляем, что преобладающие в обеих партиях силы ответственны за развитие нынешнего ужасающего положения дел и что они не приложили ни малейших стараний, чтобы его предотвратить или облегчить. Они также не предлагают нам никаких серьезных реформ. Они договорились игнорировать в будущей кампании все проблемы, кроме одной. Они намерены заглушить возмущение обкрадываемого народа показной шумихой по поводу тарифов, так чтобы за ней затерялись капиталисты, корпорации, госбанки, фондовые биржи, трасты, разводненный капитал, изъятие из оборота серебра и гнет ростовщиков. Они намерены бросить на алтарь мамоны наши дома, жизни и детей; уничтожить множество людей, чтобы обеспечить себе нечестный доход, поступающий от миллионеров.

Собравшись здесь в годовщину рождения нации, исполненные духа великого полководца и вождя, который подарил нам независимость, мы хотим вернуть власть в Республике «простым людям», создавшим эту страну. Наши цели тождественны целям Конституции: поддерживать единство, установить справедливость, обеспечить внутреннюю безопасность, крепить внешнюю оборону, заботиться об общем благе и сохранить дар свободы для нас и наших потомков.

Популисты отстаивали демократические реформы, такие как прямые выборы сенаторов и тайное голосование, – и они выступали за прогрессивное налогообложение и за расширение того, что мы сейчас назвали бы государственным регулированием. Но все это они делали, ссылаясь на «простых людей». Если бы их идеал «кооперативного содружества» был воплощен в жизнь, то, вероятно, могло бы выйти что-то вроде того, что получило название «социал-демократии»[142]. В программе, принятой в Омахе, четко видно, что ее авторы питают уважение к Конституции, хотя в американском контексте (в отличие от контекста европейского) антиконституционализм вряд ли может служить релевантным критерием для идентификации популистов в том смысле, в каком они определяются в этой книге. Ведь Конституция всегда была в почете практически у всех.

Американские популисты редко заявляли о себе как о народе – хотя в той степени, в какой они сплотили мужчин и женщин, белых и черных, это не удалось сделать тогда ни одной из ведущих партий. Они добились бы гораздо большего успеха, если бы не подверглись яростной атаке, особенно со стороны демократов из южных штатов: фальсификации на выборах и подкупы, а также насилие были обычным явлением. Если бы демократы и республиканцы не присвоили себе их требования; если бы они не совершили ряд стратегических и тактических ошибок (по поводу которых историки продолжают ожесточенно спорить до сих пор); если бы Уильям Дженнингс Брайан, «Великий простолюдин», представитель популистского крыла Демократической партии, выиграл выборы 1896 г. – политическая история США могла бы пойти совсем по-другому[143]. И все-таки популистское движение не осталось без последствий. В конце 1890-х некоторые популисты вступили в Социалистическую партию; некоторые из основных требований популистов были реализованы в эру прогрессивизма; и, как отмечал К. Ванн Вудворд, жестко критикуя неверную трактовку популизма либералами времен холодной войны в 1950-х, «Новый курс» 1930-х тоже можно назвать разновидностью «неопопулизма»[144].

Все это не значит, что в истории Америки XX в. не было примеров популизма в моем смысле этого слова: среди очевидных «кандидатов» – маккартизм, а также Джордж Уоллес и его сторонники. Джимми Картер сам называл себя популистом, но, конечно же, он подразумевал популистов конца XIX в. (а также «популистские» объединения протестантов-евангелистов и сельско-республиканское – одним словом, джефферсоновское – понимание демократии). В каком-то смысле путь ему проложил Уоллес: стало возможным рассматривать губернатора-южанина в качестве источника нравственного возрождения Соединенных Штатов. (Спустя почти два десятилетия подобные ассоциации все еще отлично работали для Билла Клинтона.)

С появлением «Чайной партии» и оглушительным успехом Дональда Трампа в 2015–2016 гг. популизм в том смысле, в каком он рассматривается в этой книге, приобрел в американской политике действительно огромное значение. Очевидно, что «гнев» сыграл тут свою роль, но, как уже говорилось выше, «гнев» сам по себе ничего не объясняет. Причины этого гнева как-то связаны с тем, что изменения, происходящие в культуре страны, вызывают резкое отторжение у определенного процента американских граждан[145]: растущее влияние социально-сексуальных либеральных ценностей (однополые браки и т. п.) и опасения, что США становятся страной с «меньшинством в большинстве» и традиционный образ «настоящего народа» – т. е. белых протестантов – постепенно исчезает из социальной реальности. В дополнение к культурным есть еще и весьма существенные материальные проблемы; есть острое ощущение того, что экономические интересы значительной части американцев совершенно не представлены в Вашингтоне, – и это впечатление действительно в высшей степени подтверждается объективными социологическими научными данными[146].