Читать книгу "#черная_полка - Мария Долонь"

— Я понимаю, что свалилась вам на голову. — Она сделала глоток безвкусного чая, подержала в руках чашку. Агеев ждал. — Волохов Александр Витальевич. Незадолго до его смерти вы брали у него интервью.

— Да, верно.

— Интервью вы сделали блестяще. — Инга вгляделась в Агеева. Он был ей симпатичен и чем-то даже напоминал Волохова. — Никак не могу привыкнуть, что его больше нет. Вот и нашла вас, чтобы поговорить о нем. Вы не возражаете? Какой была ваша встреча?

Она изо всех сил напрягла свое внутреннее зрение.

Давай, радар, настраивайся! Ну же!

— Очень интересной. — Игорь Дмитриевич улыбнулся — принял подачу. И заговорил медленно, взвешивая каждое слово. — Вы не представляете, как долго я готовился к этому интервью! Понимал, что иду к эрудиту. Его по праву можно было назвать человеком Возрождения.

— Даже так?

— Да! И я буду настаивать на этом. Он был проводником и переводчиком культурных традиций Франции, Италии, Германии. Сейчас появилось модное слово «культурный код» — так вот, у него был прямо-таки в крови культурный код «новой волны», этого грандиозного прорыва, охватившего западноевропейскую культуру в послевоенные десятилетия.

— А он не показался вам замкнутым или расстроенным? Его смерть была такой внезапной.

Агеев задумался. Инга исподволь рассматривала его. Тонкие морщины у глаз, глубокая складка меж бровей. Но глаза, конечно, были очень хороши. Необыкновенно проницательные глаза.

— У меня сложилось о нем впечатление как о человеке одиноком, даже несчастном. Непонятом — ни близкими, ни окружающими. И он тяготился своим одиночеством. То, что он был профессионально востребованным в свои не юные уже годы — это, конечно, большая удача, но это только часть жизни.

— Вы умудрились уловить такие нюансы во время вашей беседы?

— Я слышу сомнение в вашем голосе. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Мне показалось, что Александр Витальевич прожил внешне наполненную жизнь, но с пустотой внутри, как шар. Он жил полуправдой. — Агеев жестом остановил возражения Инги. — Я знаю, о чем я говорю. Лучше вы мне скажите, что для вас правда?

— Правда — это воздух. Которого мне сейчас так сильно не хватает. Вокруг сгустилось слишком много лжи.

— Вот вы говорите — лжи. Но ложь — это тоже путь. Не познав ложь, мы не сможем научиться отличать правду. Это своеобразная прелюдия к правде, если хотите. Как парад актеров перед представлением.

Инга затаила дыхание.

— Как парад?

Он что, читает мои мысли?

— Актеры показывают небольшие номера, зазывают публику в театр. Обещают некое действо. Но прохожий-обыватель слишком ленив — он зевает. Он проходит мимо. Он не желает заглянуть внутрь. Поэтому он никогда не узнает правды. Не узнает, что такое настоящее искусство. Люди нелюбопытны — они выбирают видеть лишь парадную сторону бытия.

Отрывистые фразы, параллельные конструкции, эмоциональная интонация — разговор о лжи его очень задел. К чему бы это? Нужен хотя бы оттенок. Ничего не вижу. Все прозрачно.

— Мы часто довольствуемся незатейливым парадом актеров, — продолжил Агеев с тем же нажимом на сказуемое. — И не хотим увидеть само представление — то, ради чего устроен парад. Разве не об этом думал Жан Кокто, когда писал либретто?

— Вы так думаете? — Инга боялась спугнуть его мысли.

Нужно дать ему высказаться. Пусть накручивает себя. Уже увлекся — сейчас дойдет и до Пикассо.

— Но вот вопрос: если бы не было костюмного, иллюзорного парада — разве мы бы узнали, что театр вообще существует? Выходит, что иллюзия — это бессменный спутник искусства.

— Похоже на то. — Инга беззаботно рассмеялась, скрывая волнение. Внутри все прыгало от предчувствия, что он вот-вот заговорит о главном.

— Кроме того, это был любопытнейший опыт авангардистов — балет «Парад». Кокто писал сюрреалистичные тексты, Сати — эксцентричную музыку, Пикассо все больше уходил в кубизм, чем разочаровывал поклонников. Дягилев и русская балетная труппа были слишком академичны для этой разнузданной компании, но Мясин был с ними на одной волне — он привнес в хореографию карикатурную и грубоватую манеру. Одни Управители чего стоят!

— Да, но балет был освистан на премьере. Французская публика, даже самая передовая ее часть, не станет аплодировать «новому искусству» только за новизну.

Речь усложнилась. Сколько сразу книжных слов: «карикатурный», «эксцентричный», «авангардисты» — будто готовил доклад.

— Безусловно. Он довольно примитивен как балет. Но за это и назван «Парадом» — это не собственно балет, а увертюра без основной части. Или обертка, если хотите.

Философское высказывание группы художников, предвосхитивших поп-арт, массовую культуру, общество потребления. И всю упаковочно-глянцевую культурную тенденцию. Вы как недавний представитель глянца должны очень хорошо это понимать.

Вот ведь старый черт!

— Я вам даже больше скажу, — как ни в чем не бывало продолжал Агеев. — «Парад» и должен был быть освистан публикой. Не могло же французское общество 1917 года разглядеть в нем сатиру на общество 60–80-х годов.

— Вы все знаете про «Парад»!

Докручивай его!

— Я много читал о том периоде. И, кстати, с покойным Александром Витальевичем мы неплохо поговорили на эту тему. Я был потрясен — сам Кокто подарил ему либретто.

— Вы держали в руках эту книгу?

Самый важный вопрос должен был прозвучать как незначительная, брошенная вскользь реплика восхищения — и это ей удалось.

— Нет.

Не прибавил форм вежливости. Но и не сказал резко, как отвечают на подозрение. Все на длинной ниспадающей ноте. В этом досада — вот он! Тонкий блик, легкая морская дымка, честность.

— Но дарственную надпись на титульном листе я заметил: размашистым почерком — Alexandre. Вот счастливчик!

Alexandre нарочито манерно и гнусаво, с грассирующим «р» — зависть искрит в его словах. Сильная зависть, но не ложь. Книга не у него.

Инга откинулась на спинку дивана. От напряжения еще стучало в висках, но главное было позади.

— Игорь Дмитриевич, а можно кофе?

— Давайте тогда продолжим разговор на кухне, если не возражаете.

На кухне было чисто и уютно. Над допотопной газовой плитой было выложено керамическое панно — потрескавшийся итальянский дворик с оливами. У стола два табурета. Агеев всыпал в турку три ложки с горкой.

— Как случилось, что вы стали снимать интервью для Starjest.com? Вы ушли с телевидения?

— Скорее меня ушли. — Агеев нахмурился. — Старая история. Но я ни о чем не жалею.

А в этом мы похожа. Из гордости не показывает обиду.