Читать книгу "Петр Первый. Император Всероссийский - Анна Романова"

– Доброе утро, – произнесла девушка, не глядя ни на кого и осторожно садясь за стол. Ночью ей удалось смягчить сердце Петра, но Мария понимала, что праздновать победу еще очень рано.

Дарья тут же начала расспрашивать ее о самочувствии, а Екатерина разве что зыркнула холодно в сторону Марии, но благоразумно промолчала. Не дай бог царя разозлить.

После завтрака Дарья предложила дамам прогуляться в саду, посмотреть на чайные розы. Эти розы, нового сорта, Сашенька заказал ей из Англии, и теперь они наконец-то зацвели. Дарья и Мария легко нашли общий язык, ведя тихие и непринужденные беседы о балах и платьях. Катерина же слегка отстала от них, присев на мраморную садовую скамью.

Солнце уже взошло достаточно высоко, и императрице было невыносимо жарко. Шелк не давал телу остыть, корсет из китового уса нещадно давил на пышные формы, а многочисленные шпильки в прическе страшно оттягивали волосы. Екатерина уже несколько раз мысленно прокляла себя за глупые попытки заставить мужчин смотреть в ее сторону. Годы брали свое, и привлекательнее Екатерина, даже в молодости не обладавшая природной красотой, не становилась.

Если раньше ее главными украшениями были молодость, которая искупала все физические недостатки, страстность да умение ублажить мужчину, то теперь в утешение остались только острый ум и трон. И когда Екатерина глядела на молодую фаворитку, ей казалось, что она все бы отдала, все до последнего, чтобы получить красоту и грациозность дворянки Марии, коих у нее самой отродясь не бывало даже в самые лучшие годы.

Между тем оставшиеся в имении мужчины вели в кабинете Меншикова мирную с виду беседу.

– А так ли ты охоч до коней, государь, как и раньше? – вальяжно поинтересовался Меншиков у царя, вытянув ноги на бархатную банкетку.

Петр, внимательно изучающий диковинный цветной глобус, поднял на Меншикова заинтересованный взгляд.

– Охоч, страсть как охоч, майн херц. Почему спрашиваешь?

– Мне тут один дворянин давеча в карты отличного арабского скакуна проиграл. Какие бабки изящные, а круп… Какой у него круп! И морда тонкая! Чисто лебедь, а не конь. Видел бы ты, как он у меня по кругу идет под хлыстом. Правда, бес, необъезженный. Норов у него чисто звериный. Волком ему родиться надо было, не конем. Никому не дается!

– Не дается, говоришь? – глаз у царя недобро заблестел, он повернул голову к скучающему Апраксину. – Граф, а граф? Смел ли ты, отважно ли сердце твое пылкое?

– Да, ваше царское величество, – ответил граф, на беду, не слушавший разговора, а любовавшийся силуэтом Марии. Окна кабинета Меншикова выходили в сад, и все три дамы были видны как на ладони. Петр хитро подкрутил ус и спросил:

– А обуздаешь для меня коня? Ежели сладишь с ним – отблагодарю по-царски!

– Как скажете, так и сделаю, государь, – щелкнул каблуками Апраксин и улыбнулся. Глубоко в душе он мечтал только об одном: чтобы Машенька ответила ему взаимностью. И покрасоваться перед любимой на необъезженном коне – чем не повод вырасти в ее глазах? Может быть, та по достоинству оценит его смелость и поймет, наконец, что ничто не в силах препятствовать его любви и что все преграды он одолеет, лишь бы только быть с ней.

– Коня-то как звать? – спросил у Меншикова Петр.

– Сатана он, – хохотнул фаворит, – черный как смоль, и характер как есть – бесовской. Оттого Сатаной и зову. Он мой хлыст перекусил да денщика насмерть в стойле копытами забил. Хоронили в закрытом гробу.

– У-у-у, зверюга, – радостно оскалился царь, недобро глядя на Апраксина из-под ресниц.

И Меншиков в этот момент готов был поклясться, что вскоре понадобится еще один закрытый гроб.

* * *

Обед Дарья велела накрыть в беседке недалеко от усадьбы.

– Даша, а кто фонтаны вам такие чудесные делал? – интересовалась Мария, неторопливо обмахиваясь веером. – Чей был эскиз? Дворцовым архитекторам заказывали?

– Ну что вы, Мария, набросок сделала я сама, а Александр каменщиков с Урала заказывал. У них там знатные мастера. С малахитом работают, будто сам боженька в руки целовал, – смущаясь, ответила Дарья.

Петр с любовью поглядел на сияющую фаворитку, потягивая охлажденное вино. Мария с интересом слушала Дарью, склоняя свою хорошенькую головку то на один бок, то на другой, поправляя прядь, выбившуюся из простой прически. Не задумываясь, царь осторожно взял в свою грубую ладонь тонкие пальчики девушки и начал целовать розовые, будто детские, ноготки, щекоча кожу усами и хриплым дыханием.

– Петр, ну что ты как маленький, – заливисто засмеялась Мария, полушутя пытаясь отнять руку от губ любимого.

– Какая же ты, – царь вдруг понял, что задыхается от переполняющего его восторга и всепоглощающей любви, тугим комком сжавшейся в груди, – какая же ты у меня…

В солнечном свете прелесть его любовницы заиграла новыми красками и на какое-то время заставила забыть о черной ревности, время от времени поднимающей свою уродливую голову из глубин души.

Меншиков, Апраксин и Екатерина хмуро наблюдали за любовниками. И если Апраксин практически не скрывал своего недовольства, краснея щеками и сжимая до хруста пальцы, то царица, до крови закусившая полные губы и нахмурив густые брови, скрыла лицо за тенью веера. Как по живому резал Петр, глядя на соперницу с любовью и обожанием. С тем обожанием, с той любовью, с которой когда-то смотрел на Екатерину, прошедшую с ним огонь и воду. Впервые в жизни царица прокляла тот миг, по-настоящему зло и горько прокляла день, когда связалась с Виллимом Монсом. И для себя решила, что не просто разлучит царя и ушлую фаворитку, но сотрет последнюю с лица земли, уничтожит, изломает…

Глава 21 Месть Екатерины

После обеда дамы удалились в комнаты, дабы предаться послеобеденному сну. Царь же с Меншиковым и Апраксиным отправился в конюшни, смотреть Сатану.

Сказать, что конь был хорош, – значило не сказать ничего. Высокий ладный скакун ходил по стойлу, стучал нервно копытом, раздувал тонкие ноздри, щерил ровные зубы в недобром оскале, загрызал удила и взбрыкивал, ударяя подковами по каменной стене. Черный как ночь, чернее всех грехов, сверкал зло глазищами, тряс гривой, будто подначивал: «Ну, давай, дурачок, иди сюда, сейчас я тебе хребтину переломаю, ну!». Конь ходил по стойлу кругами, выжидая и вскидывая длинную морду, поглядывал на зашедших в стойло мужчин.

– Ох, ну и шельма! Ох, ну и шельма же! Ах, какой! Как женщина норовливый, – с восхищением сказал царь, оглядывая коня. – Гриву, поди, заплетать не дает?

– Да какой там гриву, – отмахнулся Меншиков, – его и ковать-то только с Ерошкой можно.

– Что за Ерошка? – удивился царь и пристально оглядел конюшню.

– Да есть тут у меня юродивый один. Родился, понимаешь, полумертвым… ну, повитуха так подумала, синюшного младенца приняв. А поди ж ты, закричал шельмец, – Меншиков одобрительно прицокнул языком. – Понимает через раз, не говорит. Но животных страсть как любит. И животные его любят. Вот я его на конюшне и пригрел. Хороший он, и лошади при нем спокойные. Сатана только Ерошку и признает, тот ему в ухо пошепчет чего-то, скотина и успокаивается. Да только ненадолго, и под седло все не идет, сволочь хитрая.