Читать книгу "Продленка - Людмила Матвеева"

Дядя Серафимыч будет пить чай не спеша, отдуваясь.

«Положи мне ещё варенья», — попросит он маму.

Мама положит и обязательно скажет:

«Люблю гостей и чтобы ели с аппетитом. Меня, если хвалить, я горы сворочу. Вы меня цените, я вас очень за это уважаю. Человеку похвала и оценка во как нужна!» Мама проведёт пальцем по шее.

А папа скажет:

«Что же теперь? Доску почёта дома завести? Твой портрет на неё вывесить? За пироги твои?»

Мама только махнёт на него рукой.

И вот тут тётя Клава кивнёт на пианино:

«Сколько же за рояль отдали?»

«Это пианино, — скажет мама, — рояль треугольный, Клава».

Мама назовёт сумму. Папа с гордостью посмотрит на дядю Серафимыча. Вот, мол, как живём. Ребёнка своего музыке учим, и никаких средств на ребёнка не жалеем.

И тут мама скажет обычным тоном, как будто ничего особенного не происходит:

«Люда, сыграй нам что-нибудь».

И все замолчат и станут ждать, когда Люда сыграет.

Она сначала откажется. Ни один музыкант не должен соглашаться сразу. Так считает Люда. Ну что это за музыкант — ему сказали «сыграй», он сел и заиграл! Нет, она будет говорить, что ничего ещё не умеет, недавно учится, пальцы не слушаются.

Они станут её упрашивать. Папа посмотрит на Люду с гордостью — вон как она куражится. Мы, Обручевы, все такие, с характером. Мама скажет:

«Не ломайся, Люда. Не народная артистка».

После этого можно будет сесть к пианино и медленно, сначала неохотно, заиграть. И музыка поплывёт, полетит, посыплются хрустальные звуки, зазвенят медные, тяжёлые. А серебряные поскачут, как монетки на каменных ступеньках. Пальцы забегают быстро-быстро, легко-легко.

Люда сумеет, она это чувствует. Во сне она уже играет — сначала полонез Огинского, потом «Цыганочку». А потом ещё что-то, она не знает названия — это незнакомая, новая, самая прекрасная музыка.

У Раисы Михайловны, учительницы музыкальной школы, согнутая спина. Если смотреть на эту спину, Раиса Михайловна кажется старенькой и маленькой. Но если посмотреть на её пальцы, когда она берёт аккорд, кажется, что это рука совсем другого человека — сильного, уверенного мастера.

— Никакие способности не выживают без упорного труда, — сказала Раиса Михайловна Люде на самом первом уроке, — они гаснут.

Откуда она узнала, что Люда не любит трудиться, — это была загадка. Чутьё? Интуиция? Или она всем так говорит?

Учиться музыке Люде сразу же не понравилось.

Клавиши отзывались тупо и совсем не музыкально. Пальцы казались деревянными. И никогда её руки не станут лёгкими и гибкими. Пианино в музыкальной школе ехидно улыбалось, когда к нему подходила Люда. Оно не было таким белозубым, как новое. Некоторые клавиши пожелтели, а с одной отлетела эмаль, там оказалась темноватая деревяшечка.

Дома пианино по-хозяйски стояло в гостиной. Люда готова вытирать с него пыль хоть три раза в день. А оно всё равно пыльное — на чёрной поверхности видна каждая пылинка.

Однажды вечером Люда говорит:

— Раиса Михайловна сказала, что я умею трудиться, а это самое главное.

Папа гордо поднял палец:

— Обручевы все не ленивые.

Мама ближе к практике:

— Ты сегодня играла? Садись играй.

— Играла, играла, — ответила Люда. — Я же говорю: Раиса Михайловна говорит: «Ты умеешь трудиться, с тобой приятно работать». — Учительница действительно сказала эти слова. Люда их не выдумала. Она только не говорит маме и папе, что Раиса Михайловна сказала это не ей, а другой ученице — Жене Соловьёвой.

Услышав рассказ Люды, мама энергичнее стала тереть на тёрке морковку. Папа приглушил телевизор, чтобы лучше слышать. Люде стало стыдно, но она тут же утешила себя: «Ну и что же, что наврала? Зато я их порадовала».

На следующий день она не пошла в музыкальную школу.

Прогуливать оказалось приятно. Если, конечно, не думать о том, что будет после. А Люда решила не думать.

Это оказалось не так уж трудно — надо только гнать от себя неспокойные мысли и заменять их другими, весёлыми и спокойными. Например, Люда идёт мимо музыкальной школы. Из открытой форточки слышны гаммы, из другой форточки — вздохи баяна. Маленький мальчишка с большой виолончелью с кряхтеньем открывает тугую дверь и ныряет внутрь. Люда проходит мимо двери и думает: «А вдруг Раиса Михайловна смотрит сейчас в окно и видит, как я иду мимо?» Но эту мысль Люда тут же энергично отметает, и, чтобы она не возвращалась и не беспокоила, заменяет её другой мыслью: «Очень нужно Раисе Михайловне смотреть в окно. Неужели ей, пожилой женщине, больше нечего делать? Сейчас начинается урок, Раиса Михайловна занята».

Пока эти мысли боролись в Людиной голове, Люда была уже далеко от музыкальной школы. Она шла по чужим дворам, которые привели её в её собственный двор. Тут пришла совсем уж неудобная, неуютная мысль: «А вдруг мама узнает, что я не пошла в музыкальную школу?» И тут же другая, услужливая и удобная: «А откуда она узнает? Я же не собираюсь ей говорить. Пока. А скажу потом, когда с музыкой всё будет кончено. Тогда уж придётся мне вытерпеть большой скандал. Это точно. Но — потом, а не сейчас. «Потом» наступит ещё нескоро».

Хоть бы никто её не встретил и не было лишних вопросов: «Люда, ты разве не на музыке? А почему ты не на продлёнке, если ты не на музыке?» Люди задают слишком много вопросов. Люда решила спрятаться за ящиками в углу двора и подождать, пока можно будет пойти домой.

За ящиками было темновато, как будто сумерки наступили здесь раньше. Люда сидела на одном ящике, положив портфель с нотами на другой. Теперь её никто не видит, а она сквозь щели в ящиках видит весь двор. Вон Грохотова выводит свою собаку. Вон Денис мчится сломя голову — смешной человек. Всё бегом, бегом, а толку мало. Зачем бежит, куда спешит?

Люда вздохнула. Она никуда не спешит и никогда не бежит. А толку тоже что-то не очень много. Музыка, волшебные звуки… Навязалась ты, музыка, на бедную голову Люды Обручевой. С чего мама взяла, что у её Люды способности к музыке? Люда, когда посуду моет или мелкие вещи стирает, иногда поёт себе под нос какую-нибудь песенку. И что? Кто не поёт? Все поют. Но не всем покупают чёрное пианино. И не всех записывают в музыкальную школу. И не на всех учительница по классу фортепьяно Раиса Михайловна смотрит не то с жалостью, не то с презрением. И говорит: «Способности можно развить. Но для этого нужно терпение. Труд, труд и ещё раз труд». Она говорит это всему классу, но Люда знает, кого она имеет в виду больше всех.

Ветер покачивает стенку из ящиков, Люда не пойдёт больше в музыкальную школу. Придётся тёте Клаве и дяде Серафимычу обойтись без полонеза Огинского. И без «Цыганочки» тоже. Хватит с них пирогов и варенья.

А мама? А папа? А пианино? От этих мыслей Люда сморщилась, как будто ела лимон. Их надо было поскорее прогнать, эти мысли, и Люда вытеснила их из своей головы другими мыслями. Маму можно уговорить, и папу тоже, в общем, можно уговорить. Надо только уговаривать их по отдельности — вместе они сильнее. Маме она будет жаловаться на переутомление. Папе — на унижение: она в музыкальной школе — последний человек. Разве подходит им, Обручевым, быть последними?