Читать книгу "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон"

Но на этом большом полотне есть и правда. Корнуоллис искренне сожалел, что «сумасшедший варвар Типу заставил нас участвовать в войне». Генерал-губернатор вел боевые действия с необычной сдержанностью. Когда его собственные войска сожгли две деревни, он осудил «позорное насилие и возмутительные случаи», назвав их фатальными для надежд на успех и ведущие к тому, что имя британца навсегда покроется позором[256].

Корнуоллис оставил Типу его трон. Это был акт примирения, который обидел и унизил его офицеров. Один из них запротестовал: «На такой скорости мы через лет двадцать все станем квакерами»[257]. Но если бы Типу низложили или убили, возразил генерал-губернатор, то пришлось бы или отдать его столицу маратхам (а это — опасное благодеяние), или посадить какую-то собственную жалкую марионетку. В этом случае нового правителя следовало бы поддерживать войсками «Ост-Индийской компании», которую бы грабили ее служащие[258].

Корнуоллис и в самом деле отнесся к молодым принцам с большой благосклонностью и добротой[259]. Они прибыли в английский лагерь перед Серингапатамом, сидя в серебристых паланкинах на богато украшенных слонах. Их сопровождал почетный эскорт верблюжьей кавалерии, а также вакили (дипломатические представители) их отца и сотни пеших копьеносцев и знаменосцев с зелеными исламскими флагами. Мальчики (которым было восемь и десять лет) оказались напуганными. Но когда эти экзотические одеты дети в белых муслиновых одеждах и красных тюрбанах, с рядами жемчуга на шеях, крупными рубиновыми и изумрудными украшениями, окруженными россыпью бриллиантов, Корнуоллис обнял их, словно они были его собственными сыновьями. Их лица сразу же наполнились радостью[260]. Губернатор повел сыновей Типу за руки в свой шатер, где им вручили подарки — золотые часы, а также плоды бетельной пальмы и розовое масло.

Казалось, что это — лучший вариант британской отеческой заботы на практике. В одном из благоприятных комментариев к картине Брауна с изображением события, доблестного Корнуоллиса хвалят «за демонстрацию пленникам щедрости, которая была бы честью для самого яркого героя классической страницы античности»[261].

Но имперская икона Брауна, как и многие другие восхваления и прославления этого эпизода — это все же сказочный вид пропаганды. Художник обладал творческим воображением, детали его полотна создают определенные образы, концепция идеализирована, а британская сдержанность противопоставляется азиатским излишествам. При этом приукрашивается и лакируется тот факт, что Корнуоллис вымогал большие территориальные уступки, а также крупную финансовую компенсацию у Типу-Султана. Как сам генерал-губернатор сообщал королю Георгу, «сильная власть Типу очень значительно уменьшилась в результате войны, в которую мы были втянуты его неуправляемыми амбициями и насилием. Кажется маловероятным, что он сможет в ближайшие годы, а то и на протяжении долгого времени, существенно мешать британским владениям в Индии. Однако при выборе территорий, которые следует передать нам, моя главная цель — это фиксироваться на тех владениях, которые, согласно расчетам, лучше всего подходят для предоставления нам сильной оборонительной позиции против будущих атак какой-либо державы»[262].

Под личиной опекунства Корнуоллис использовал принцев в качестве живого залога в безжалостной политической игре. В этом, как объявляли критики, состояла мошенническая суть империализма.

Обвинение в том, что империя — это система лицемерия, раздражало британцев. Ведь оно весьма приближалось к правде. В долгосрочном плане (что парадоксально) имелся единственный способ это опровергнуть — попытаться сделать империю системой щедрости. Конечная логика мифа, распространяемого Матером Брауном и ему подобными, состояла в том, что пребывание под опекой и несовершеннолетие наследников Типу когда-нибудь закончится. Они станут независимыми.

Но непосредственным результатом беспрецедентной крикливой рекламы поражения Типу, которого часто называли «современным Ганнибалом»[263], стала поддержка большей британской воинственности в Индии.

Европейские катаклизмы еще больше усилили эту воинственность. На протяжении следующих нескольких лет Великая французская революция сделалась, по словам Шелли, главной темой эпохи[264]. Чтобы остановить распространение якобинства на Восток, британцы посчитали: в Индии следует поменьше демонстрировать бархатные перчатки, побольше применяя железный кулак. В противном случае, как писал капитан Джон Тейлор в Бомбее, «прощай власть, влияние и уважение. И, наконец, прощайте наши владения на Востоке. И не только маратхи и низам Хайдарабада будут ненавидеть нас и питать отвращение к нашей неспособности, самонадеянности и высокомерию. Тогда каждое государство в Индии от Тибетских гор до юга полуострова справедливо поднимется. Недовольство наших местных войск окажется способным отделить колонии Индии от Британской империи»[265].

Поэтому британские губернаторы, а особенно лорд Уэлсли (на этом этапе он все еще был графом Морнингтоном), старший брат будущего герцога Веллингтона, использовали якобинскую угрозу, которая в дальнейшем осложнилась наполеоновской угрозой. Ею они оправдывали наступление в Индию из Египта для возможного усиления британской власти.

Уэлсли, человек с олимпийскими претензиями и достойными Юпитера страстями, служил генерал-губернатором в период между 1797 и 1805 гг. При помощи своего брата Артура он покорил больше территорий в Индии, чем Бонапарт в Европе. Губернатор стал, по словам одного современника, Акбаром династии «Ост-Индийской компании»[266].

На самом деле, Уэлсли правил большей частью Индии, чем какой-либо император моголов. И это уже само по себе вызывало беспокойство в штабе «Ост-Индийской компании» на Леденхалл-стрит. Один из директоров, Чарльз Грант, угрюмо заметил: «Именно тяжеловесность и неповоротливость империи моголов ускорили ее падение». Он считал, что «чем шире распространяется власть Британии в Индии, тем более уязвимой она становится»[267].