Читать книгу "Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера 1919-1920 - Хадлстон Уильямсон"

Среди всего прочего, что они оставили после себя в Балашове, был большой склад боеприпасов, прежде принадлежавший красным. В нем я обнаружил в большом количестве британские боеприпасы и военное снаряжение, возможно захваченное на Северном фронте либо бывшее частью материалов, поставленных нами русским в 1916 и 1917 гг.

Поблизости я также заметил 3-ю батарею гаубиц калибра 4,5, которая была укомплектована и обучена в Ростове и стала первой вооруженной британскими гаубицами батареей, появившейся на Донском фронте. Вероятно, она была наиболее успешной, а детонаторы мгновенного действия оказались открытием для офицеров, которые просили в будущем не присылать ничего другого. Наша упряжь доставляла им, однако, немало проблем, и у лошадей было очень много нарывов на спине и ссадин на загривках. Обильные поставки боеприпасов вызывали у них огромную радость, и русские утверждали, что теперь понимают все, что надо знать об этом оборудовании и снаряжении. К сожалению, они ежедневно теряли от тифа четыре-пять человек.

Мы поужинали в доме у одного дантиста. В отличие от некоторых виденных нами прежде домов этот не имел никаких признаков повреждений или следов оккупации.

– Я – еврей, – объяснил стоматолог. – Поэтому большевики меня не трогали.

Я очень устал и собирался заснуть, но тут заметил страшную суматоху, спешку снаружи, и едва успел раздеться в своей комнате, как в дверях появился Агаев вместе с переводчиком.

– Мы уезжаем, – заявил он.

– Прямо сейчас?

– Да. Генеральский поезд отходит через два часа. Под городом большевики пошли в контратаку. Мы ожидаем, что они в любой момент ворвутся в город.

Он отвернулся, когда я нагнулся за вещами и стал сбрасывать их в кучу. И действительно, два дня спустя большевики отвоевали город, но до этого казаки сумели вывезти значительное количество боеприпасов со склада и много сахара и белой муки.

Поспешный отход, когда все швыряли свои сумки, мешки в поезд в дикой давке, стал для меня еще одним ударом, потому что я надеялся на следующий день отправиться на передовую. Я, однако, понимал к этому времени, что, пока я буду таскаться за Сидориным, я, скорее всего, никогда не сделаю никому ничего полезного, да и не смогу провести какое-то серьезное исследование на передовой. Все, что я сейчас хотел, – это вернуться в штаб миссии и отправить новые письма домой с просьбой оказать помощь госпиталям.

По возвращении в Урюпинск Сидорина ожидали тревожные вести из штаба армии в Новочеркасске, и он безо всякой задержки сел на один из старых безоружных двухместных аэропланов типа «вуазэн» с толкающим винтом, которые имелись во 2-м корпусе. Пока древний аэроплан вальсировал под ветром и гудел в небе, мы пробирались домой на машине и грузовике, стремясь доехать до Миллерова на ветке Лихая – Воронеж как раз вовремя, чтобы встретить там поезд Сидорина, который проделал весь путь от Суровикиной, чтобы встретить нас. С ним пришла весть, что багажный грузовик со всем нашим снаряжением окончательно сломался в 60 милях отсюда в степи, так что неохотно признавая мой неуловимый вещевой мешок утраченным навсегда, мы той же ночью устремились на юг в Новочеркасск.

Глава 6

Моя первая официальная поездка на фронт стала самым разочаровывающим предприятием с военной точки зрения, хотя каждый ее момент был интересен. Чрезвычайный контраст между жизнью в штабе и жизнью несчастных рабочих, солдат и пациентов в госпиталях производил на меня огромное впечатление.

И все-таки это была тяжелая работа, поскольку почти все время мы были в дороге и покрыли на колесах добрую часть страны. Стояла сильная жара, и мухи просто зверствовали, а так как я потерял все свои личные вещи, мысль о неделе в штабе казалась очень приятной перспективой в смысле смены впечатлений. Я вскричал от радости, когда по приезде мне вручили телеграмму, которая пришла днем раньше.

«Немедленно отправляйтесь в штаб миссии в Екатеринодар для сопровождения главы британской миссии в длительной поездке по всему фронту, возможно, длительностью шесть недель».

– Это как раз то, что нужно! – восторженно воскликнул я.

Я одолжил дорожный мешок, наполнил его сменным бельем из своих чемоданов и следующей ночью выехал, чтобы явиться к генералу Холмену. Еще не зная, где нахожусь, я пил чай в его поезде на вокзале Екатеринодара.

Первые два дня в Екатеринодаре прошли в доставке на поезд провианта, погрузке лошадей и осмотре и снаряжении конюхов и эскорта, состоявшего из одного унтер-офицера и трех казаков. В это время я был свидетелем многих дискуссий между офицерами по поводу новой системы, вступившей в силу с приездом Холмена, и критика, как бы то ни было, не всегда была благожелательной. Я сам придерживался того мнения, что резкий вольтфас (крутой поворот) в политике миссии, на котором настаивал Холмен, заметно мешал легкой жизни многих работников нашего штаба, как русских, так и британцев, и я лично считал, что настало время хоть что-то предпринять.

Однако я сохранял спокойствие и следил за событиями, будучи уверен, что рано или поздно увижу потрясающие результаты той энергии и натиска, которые сейчас проявлялись Холменом и его сторонниками. Чем раньше недовольные уедут домой, тем лучше будет для всех нас, думал я, но это не касалось меня, потому что Холмен помогал мне и моим донским казакам, что позволяло заменять неподходящих офицеров в моей группе.

Холмен был невысоким, крепким мужчиной с седыми волосами и забавно мигающими глазами. Я был немалого роста, и он рядом со мной казался карликом. В прошедшей войне он был прекрасным администратором и вовсе не добродушно воспринял ситуацию, которую обнаружил в штабе миссии. Невзирая на попытки русских помешать ему, он был намерен посетить воюющие части на передовой и обсудил со мной шаги, необходимые для того, чтобы превратить миссию в более действенный инструмент.

Он прибыл в Екатеринодар со специальной инструкцией от самого Уинстона Черчилля, который был одним из главных инициаторов интервенции и попыток союзников помешать распространению коммунизма. Я служил под его началом младшим штабным офицером в 4-й армии во Франции, и тот факт, что он послал за мной, особенно меня воодушевил, поскольку при прежнем режиме моя прорусская деятельность не имела популярности в штабе, и я даже ожидал, что по возвращении в Новочеркасск меня отошлют домой.

Группа состояла из Холмена с полковником Дмитрием Звягинцевым, приятным образованным офицером из старой романовской конной гвардии – хотя и вовсе не свирепого типа, – который был главным русским офицером связи и переводчиком, также майора Винтера из Уорчестерского полка с князем Оболенским в качестве переводчика, двух русскоговорящих офицеров Харви и Робертса и меня самого.

Серьезную тревогу у меня вызвало то, что, вернувшись в Новочеркасск, я узнал, что Ангуса Кемпбелла во время моего отсутствия эвакуировали тяжело заболевшим тифом, а один из сержантов-инструкторов заболел холерой. Так как тиф обычно возникал от укусов вшей на грязном теле, он более или менее исчезал весной, но все равно было много случаев тифа, которые обычно оканчивались смертью и часто приводили к мании самоубийства, а иногда пациенты убивали медсестер. С другой стороны, холера быстро распространялась летом, и в то время как для борьбы с тифом не существовало сыворотки, прививка от холеры имелась. Местная привычка употреблять в больших количествах дыни, которые росли в самых неподходящих местах, была главной причиной так называемого «холерного живота», который исчезал по мере исчезновения этого фрукта. Я был привит от холеры и не заразился ею.