Читать книгу "Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор - Наум Синдаловский"

Взаимопроникновение двух языковых культур не раз обыгрывалось в фольклоре. Вот один из анекдотов.

Приехал чухна на Пасху в Петербург и по совету русских приятелей пошел в церковь. «Ну, как, – спросили его приятели, когда тот вернулся. – Понравилось?» – «Понравилось-то, понравилось, только вот ничего не понял». – «?..» – «Выходит поп и кричит: „Крестовский остров!“ А толпа ему хором отвечает: „Васильевский остров!» Русские хохочут над простодушным финном, которому в восклицаниях «Христос Воскрес!» и «Воистину Воскрес!» слышатся названия питерских островов. Финн не понимает, но тоже смеется.

Хронологически Голландию можно считать второй европейской страной, пополнившей петербургский лексикон новыми словарными единицами. В Голландии Петр I еще до основания Петербурга учился корабельному делу. Голландские корабли первыми доставили чужеземные товары в Петербург. От Голландии в основном нам достались термины кораблестроения и судоходства. Но не только. Следы голландского присутствия сохранились в современном Петербурге в виде топонимов «Голландский дом», как называют здание голландской церкви на Невском проспекте дом № 20, «Голландский квартал» – квартал вокруг него. Кроме того, в Петербурге есть Новая Голландия – островок в устье Мойки, превращенный Петром I в склады для хранения и сушки корабельного леса по новой для того времени голландской технологии.

Наконец, голландцы постоянно напоминают о себе широко известным фразеологизмом, окрашенным на российской почве в откровенно вульгарные тона. Давняя дефиниция моряка, прибывшего из Голландии: «Herr aus Holland», в переводе означает всего лишь «господин из Голландии». Попав в русский язык, дефиниция прижилась, но расцвела уже в новом качестве. Первая часть этой лексической конструкции, созвучная с названием двадцать третьей буквы славянской кириллицы «х», утратила мягкость своего голландского выговора и стала в отечественном варианте произноситься твердо: «хер», а вся лексема в русской транскрипции превратилась в расхожее ругательство.

Степень немецкого вмешательства в состав и структуру русского языка, судя по городскому фольклору, невелика, несмотря на широкие и весьма эффективные экономические, политические и межчеловеческие связи между двумя народами – немецким и русским. Этому есть причины. Сама этимология слова «немец», восходящая к древнеславянскому понятию «немой», «непонятно говорящий», говорит об осторожном, недоверчивом отношении вообще ко всем пришлым людям. Немцами называли в Древней Руси чужих пришельцев. Не зря Петр I, затеявший непонятные простому люду реформы, противоречащие традициям и обычаям отцов и дедов, в народе ассоциировался или с врагом человечества «антихристом», или с «немчином», засланным на Святую Русь. По некоторым легендам, о которых мы уже говорили, он считался «лефортовым сыном», подброшенным москвичам из немецкой, Лефортовой слободы. Преодолеть этот страх перед «чужим» было непросто.

Основания для беспокойства были серьезные. Ситуация тяготела к развитию. При Павле I солдат, переодетых в новую форму, сшитую по немецкому образцу, презрительно называли «русс а ля прусс». Согласно легендам, Николая I «залечил до смерти» лейб-медик немец Манд. Императрицу Александру Федоровну, супругу Николая II, уроженку Германии и немку по крови, считали немецкой шпионкой, и солдаты на фронте отказывались брать награды из ее рук.

Кто-то подсчитал, что к началу Первой мировой войны немецкие фамилии имели более 15 % офицеров русской армии и около 30 % членов Государственного совета. На этом фоне даже Николай II выглядел русским, что называется, на все сто процентов. Сохранился анекдот, как Николай Александрович в сопровождении свиты шел по Красной площади к помосту, с которого собирался зачитать москвичам манифест об объявлении войны Германии.

Собралась толпа. Один мужик спрашивает соседа: «Кто это?» – «Граф Фредерикс». – «А энтот?» – «Граф Бенкендорф». – «А этот?» – «Барон Корф». – «А энтот?»

– «Фон Грюнвальд». – «А энтот?» – «Флигель-адъютант Дрентельн». – «Ишь ты, сколько немцев в плен забрал. Да только зачем энто он их с собой возит?»

Нельзя сказать, что немцев в России не жаловали. В Петербурге с давних времен сохранилась идиома «Василеостровский немец». Она стала символом добропорядочности, трудолюбия, благополучия и солидности. Когда кого-то хотели похвалить, так и говорили: «Какой-то весь насквозь добротный, на иностранный лад, вроде Василеостровского немца». И все же к ним относились настороженно.

Тем не менее в топонимических словарях Петербурга есть напоминание и о немецком языке. Так, по одной из легенд, название исторического района Коломна произошло от немецкого слова Colonie, в переводе означающее «селение». После Второй мировой войны на углу Невского проспекта и улицы Рубинштейна открылось первое в Ленинграде современное кафе-автомат. Ленинградцам кафе полюбилось, и они прозвали его за быстроту обслуживания «Американкой» и «Пулеметом». Но качество пищи было настолько отвратительным, что название «Пулемет» сразу же приобрело второй смысл и трансформировалось в идиому «Пуля в живот». Отсюда было недалеко и до второго названия – «Гастрит».

Но есть и легенда, опровергающая эту версию и предлагающая свой вариант происхождения названия кафе. Согласно ему, первыми кафе-автомат облюбовали для своих встреч демобилизованные офицеры, вернувшиеся в 1945 году из Германии. Между собой они называли кафе «Гаштетом» – от немецкого «ресторанчик». И только много позже, уже при новом поколении постоянных посетителей этого кафе, «Гаштет» превратился в «Гастрит».

В сравнении с немецким, французскому языку повезло больше. Он сохранился в городском фольклоре, что называется, в чистом виде. Так, известную и влиятельную в светских кругах княгиню Наталью Петровну Голицыну, ставшую прототипом главной героини пушкинской повести «Пиковая дама», в Петербурге за глаза называли La princesse Moustache (от французского moustache – усы), чаще, чем по-русски: «Княгиня усатая». В молодости она слыла красавицей, но к старости обросла усами и приобрела весьма непривлекательную внешность.

Музыкальный павильон в Павловском парке в кругах питерских меломанов был широко известен как Salon de musigue, хотя простой народ пользовался русским каламбуром, построенным по законам звукового соответствия: «Соленый мужик».

В XVIII веке в узком Тюремном переулке существовал крупнейший в столице картежный притон. Здесь проигрывались казенные деньги и личные состояния, игроки стрелялись и сходили с ума. Скандалы, грозившие закрытием притона, следовали один за другим, но каждый раз влиятельным игрокам удавалось их замять. Картежники стояли насмерть и готовы были скорее погибнуть, как древние спартанцы в легендарном Фермопильском ущелье, нежели лишиться своего игорного дома. С тех пор в Петербурге Тюремный переулок стали называть по-французски Le passage des Thermopyies.

В начале XX века в Петербурге был открыт Народный дом Николая II, который пользовался среди петербуржцев необыкновенной популярностью. Он считался образцом современной архитектуры. Его изображения часто появлялись в специальной и массовой литературе. Среди петербургских филокартистов бытует легенда о том, как однажды в Стокгольме была заказана партия открыток с изображением этого дома. Из-за досадной ошибки иностранного переводчика в надписи на открытке слово «народный» было переведено как «публичный». Тираж открыток прибыл в Кронштадт, где при досмотре с ужасом обнаружили прекрасно отпечатанный текст: «Публичный дом императора Николая II». Вся партия якобы тут же была уничтожена.