Читать книгу "Музыка для мужика. История группы "Ленинград" - Максим Семеляк"

«Дачники» появились аккуратно к зиме. Темнело рано, дни становились короткими, как песни Шнурова. И каждый вечер начиналось одно и то же: «Поедем на дачу! Поедем на дачу!» Идиотская сезонная блажь замурзанного горожанина в шнуровском исполнении звучала как мольба о Земле обетованной и одновременно как диковатый намек на то, что вся Россия — наша дача. «Дачники» были отчаянно зимней музыкой. Все на этой пластинке напоминало о минусовой температуре: хоккейная команда, помянутая во второй же песне; сумеречное откровение «у нас в отношениях серьезный мороз»; наконец, ментовская реплика «руки из карманов!». Почему руки в карманах? Потому что перчаток нет, скорее всего. Даже украденная у Skatalites ямайская обработка бондовской темы звучала словно бы с паром изо рта.

Если «Мат без электричества» начинался расфокусированным каверзным писком духовых, то «Дачники» запрягали грубо, густо и грозно — по принципу «к греху поближе». Голос Шнура стал плотнее и решительнее, он пел не то чтобы со знанием дела, но уж с сознанием своей правоты как минимум. В выражениях он не стеснялся, более того, часто именно «выражения» выходили на первый план в обход собственно текстов песен. Например, посреди откровенно слабой песни «Блюз» Шнуров вдруг заявлял: «Вот так вот без выебонов мы делаем охуенную музыку!» Этот прием действовал безотказно. Шнуров повторит его бессчетное количество раз: все эти «Попизди мне еще под окнами, гитарист хуев!», «Не забудь полить помидоры!», «Хуярь по струнам, пока пальцы не отсохли!» и прочие восклицательные ремарки составляют золотой фонд «ленинградской» звукописи.

Гитарные партии на альбоме исполнил Пузо, более того — он их сам и сочинил. В паре вещей — «Терминатор» и «Агент 007» — стучал Ринго из «С.П.О.Р.Т.» и «Волков-трио», почему-то не указанный в кредитах пластинки.

Оформление пластинки было традиционно уебищным. Красно-белая мазня «Мата» сменилась на желто-черную. На вкладке к «Дачникам» музыканты сфотографировались снизу кружком, обнявшись — похожая фотография была на одной из пластинок Kinks (впрочем, о столь изощренном плагиате участники «Ленинграда» явно не подозревали). А вот чего не было уже ни на одной из пластинок Kinks, так это разворота, где все музыканты стояли со спущенными трусами. На «Дачниках» такой как раз был.

Если «Мат без электричества» был просто любимой кассетой-игрушкой, которую теоретически можно было выкинуть в окошко и начать жизнь с чистого, хотя и изрядно мятого листа, да и вообще Шнурова можно было счесть студийной мистификацией, успокоить себя окрыляющей сентенцией «чумазый играть не может», то теперь от «Ленинграда» нельзя было отмахнуться — с каждым концертом ансамбль въедался в городской пейзаж, как чернила в кожу. Я ходил чуть не на все представления «Ленинграда», и я был не один такой. В этих оголтелых зацикленных визитах чувствовалась своего рода новая культура. Что-то вроде благоприобретенной привычки разговаривать с барменом. В любом случае в этом было что-то не вполне здешнее.

Зачем вообще собираются рок-группы? Очевидно, затем, чтобы однажды вечером произвести впечатление лучшей группы на Земле. Не великой, не успешной, не гениальной и даже не той, что когда-нибудь войдет в энциклопедию, а именно что лучшей на Земле.

У «Ленинграда» такие безоговорочные моменты были. Если честно, их было даже не сосчитать. Концерты «Ленинграда» отличались такой зашкаливающей атавистической живостью, о которой в то время уже и думать забыли. Шнур чудил и одновременно творил чудеса. Концерты тогда, как правило, начинались с песни «Группа крови на рукаве», так что Шнуров на правах басиста в первые же секунды задавал ритм всего концерта. Тогда он еще мог не прятаться в гримерках (да и не везде они, к слову, были), служебными входами не пользовался, стоял, я помню, в общей очереди в клуб «Бега» на собственный концерт. Правда, в какой-то момент ходить на «Ленинград» в «Китайский летчик», «Проект ОГИ» и уж тем более в клуб «Бега» стало бессмысленно, поскольку они уже были не в состоянии вместить и трети желающих. Поэтому все внимание было сконцентрировано на трех очагах напряженности — «Tabula Rasa», первая «Точка» (в то время она еще находилась в ангаре на улице 1905 года) и ДК МАИ. Это были большие, неудобно (за исключением «Точки») расположенные, неуютные залы.

Человек, угодивший на любое мероприятие с участием «Ленинграда», увидел бы в зале подвижное, гомонящее, скользкое от пота и пива, непристойно и тупо счастливое стадо людей, а на сцене — какой-то свихнувшийся комбайн по перегонке сексуальных и алкоголических переживаний в единственно верную музыку. Фестивальные истории и большие сценические площадки им никогда не шли, «Ленинград» был плохо представим без тесноты и давки — как на сцене, так и в зале. Только в этой атмосфере плотского прессинга и термической обработки человек получал от «Ленинграда» настоящее наслаждение. Память о тех концертах — удел не слуха, но осязания: жар, теснота, скрежет пластмассовых стаканчиков под ногой, теплое, как слеза, пиво, горячая, как кровь, водка. Дошло до того, что я стал таскать с собой на концерты пишущий плеер. Это имело прямой смысл — почти на каждом представлении игралась какая-нибудь новая вещь, по традиции раз в начале, раз в конце. Запись почему-то всегда выходила удивительно чистой.

Любой концерт того сезона мог быть описан строкой Леонида Губанова «…пахнет музыкой и матом». Концерты устраивались по малейшему поводу: фестивали, дни рождения, какие-то спонтанные сходки. Термин «корпоративка» тогда только утрясался, однако реалия сама по себе уже существовала. Например, «Ленинград» усиленно поигрывал на шабашах чичваркинской «Евросети». Впрочем, было бы странно, если бы контора, вышедшая на российский рынок с лозунгом «Евросеть — цены просто охуеть», вздумала развлекать своих работников иной музыкой. Вообще, бизнес-стратегия «Евросети» чем-то напоминала шнуровскую: минимум затрат (пресловутая реклама про «охуеть» обошлась компании тысяч в десять) при максимуме огласки.

«Ленинград» обладал странным свойством: он вообще не надоедал, как не надоедает, скажем, выпивать. В этом смысле он был не вполне музыкой, скорее отдельной жизненной практикой. «Ленинград» принадлежал не вечности, но круглосуточности. Символ вечности, попроси Шнурова нарисовать его, выглядел бы, наверное, как светящаяся зимней ночью вывеска продуктового ларька «24 часа». Как споет Шнуров спустя много лет на альбоме «Аврора» — «Никогда не поздно, а всегда пора».

Когда играл «Ленинград», внутри можно было застукать кого угодно — от отставных наркобаронов до сентиментальных обозревательниц московской моды. На одном из выступлений толпа невзначай прижала меня к писателю Сорокину. Знакомы мы не были. Шнур в эту минуту горланил с подмостков новую песню «Резиновый мужик», в которой были слова: «…и не сводит по утрам силиконовые яйца». Заслышав такое, Сорокин задумчиво пробормотал: «А ведь и правда, они по утрам кажутся силиконовыми… Да-да, именно так… А вы не находите?» — неожиданно обратился он ко мне. Я не нашелся что ответить и под шумок следующей песни (кажется, это был «Новый год») растворился в теплой толпе беснующихся.

Концерты группы «Ленинград» были переполнены тем, что Фрэнсис Скотт Фитцджеральд называл «могучим непотребством». Оно жило и переливалось во всем: в том, как Шнуров смотрел исподлобья, как выстраивались в свою традиционно косую линейку трубачи, как сверкал глазами тромбонист Квасо в майке, на которой гигантскими белыми буквами было выложено «ХУЙ НА ВСЕ», как мотал головой Севыч, будто пытаясь стряхнуть с себя морок звучащего, а на самом деле — еще глубже в него ввинчиваясь. Как говорил Куравлев в фильме «Дамы приглашают кавалеров», а вы заметили, что оркестр пьяный?