Читать книгу "Почти семейный детектив - Людмила Мартова"

— О чем?

— Найдем о чем. Мы с тобой всегда прекрасно находили темы для разговора, — он уже почти кричал, — если захочешь, то об ушедшем детстве. А не захочешь, так о погоде, к примеру. Как там у вас погода?

— Прекрасная, — ответила металлическим голосом Ганна и отключилась.

Галицкий швырнул телефон на стол с такой силой, что тот завертелся по лакированной столешнице. Он оттолкнул кресло, встал и подошел к шкафу с зеркальной дверцей. В его кабинете вообще было много стекла, блеска и воздуха.

— Ты старый осел, — сказал он своему отражению. — Тебе и издательство свое следовало назвать «Старый осел», а вовсе не «Ирбис». И упрямство твое ослиное, потому от тебя и бабы уходят. Даже самые глупые. И умные, впрочем, в первую очередь.

Шаркая, как старик, он достал из шкафа куртку, щелкнул выключателем, гася свет в кабинете, вышел в коридор, отмахнулся от чего-то спрашивающей секретарши и отправился домой, к маме и Вовке. Хоть кто-то в этой жизни был рад его видеть. Что ж, и на том спасибо.

Глава девятая
Пиджак в полосочку

Изучив в Интернете все возможные способы добраться до Здравнево (а их, признаться, было не так и много), Ганна выбрала самый экзотический. На маршрутке доехала из Витебска до Рубы, на конечной остановке вышла и продолжила путь пешком. Березовый лес по обочине сменялся сосновым бором, затем по обе стороны дороги начинали расстилаться вспаханные поля, уже засеянные ярко-желтым рапсом, затем снова начинались перелески. Солнце светило ярко, но жары не было, по крайней мере, одетой в свой льняной полосатый пиджачок Ганне идти было комфортно и отчего-то весело.

В Белоруссии ей дышалось полной грудью, глаз радовала немыслимая для российской глубинки чистота, машины, едущие в том же направлении, что и она, останавливались, водители предлагали подвезти, но Ганна отказывалась и шла дальше, наслаждаясь своим так здорово придуманным походом.

Километра через полтора, как и обещала Всемирная паутина, Ганна дошла до моста через Двину, перебралась на другую сторону, не забыв сверху полюбоваться могучими и безмятежными водами и увидела ярко-оранжевый указатель, утверждающий, что дорога к усадьбе художника Репина ведет направо.

Она сошла с трассы и двинулась по прилегающей дорожке. Шагать ей предстояло еще километра два. Попив воды из пузатой бутылки, она порадовалась своим удачно выбранным кроссовкам, немного посидела под кустом, подставив лицо весеннему солнцу и снова тронулась в путь.

Дорога была настолько живописной, что просто дух захватывало. Сначала открылся пейзаж с небольшой, словно нарисованной на картине деревенькой, потом снова пошли зеленеющие поля с пасущимися коровами, затем дорога нырнула под деревья, которые, казалось, дружелюбно кивали Ганне, словно говоря: «Привет, ты дома».

Ей вдруг пришла в голову безумная мысль переехать в Белоруссию жить.

— А что? — По старой, еще школьной привычке, Ганна любила разговаривать сама с собой, предварительно убедившись, что ее никто не слышит. На дороге, ведущей в Здравнево, она была совершенно одна, так что можно было не стесняться. — Писательство от географии не зависит. Буду себе сидеть-посиживать, смотреть на этакую красотищу, кропать романчики да просаживать в казино гонорары. В Белоруссии же казино не запретили.

На этом месте Ганне стало смешно, и она даже прыснула себе под нос. Ее писательские гонорары были так скромны, что, пожалуй, только на коммунальные платежи и хватит. А остальные ее работы в Белоруссию не перетащишь. Тут таких специалистов, как она, и своих навалом. Устанешь бороться за место под солнцем.

Ганна вспомнила, как накануне внезапно позвонивший Илья сказал, что давно пора почувствовать себя не ломовой лошадью, а маленькой девочкой. Вернее, он говорил не совсем так, но общий смысл был именно в этом, не прикопаешься.

— А может быть, притвориться маленькой девочкой и попроситься к Галицкому на содержание. Он же с самого начала предлагал давать на Вовку не пятьсот долларов, а сколько хочешь. А теперь, когда он с сыном начал общаться, да и Эсфирь Григорьевна от внука без ума, назову пять тысяч, будет платить, никуда не денется. А на эти деньги можно жить где хочешь, хоть дома, хоть в Белоруссии, хоть в Москве, хоть в Праге. И никогда-никогда больше не работать. Вставать утром, пить кофе, садиться за стол, писать, пока пишется, а потом идти гулять, бездумно, не выбирая маршрута, не думая о времени. Мечта да и только.

От греховных мыслей Ганне тут же стало так жарко, что щеки раскраснелись. И как бы она ни убеждала себя, что это от быстрой ходьбы по залитой солнцем дороге, в глубине души она понимала — нет, это от стыда. Для Ганны Друбич не было ничего более позорного, чем возможная участь содержанки.

— И отчего родители меня воспитали такой дурищей, — в сердцах бормотала она под нос, уже не глядя на красоты вокруг, так была на себя сердита. — Ну почему я считаю, что принимать помощь бессовестно. Почему мне кажется, что единственный правильный путь — в погоне за призрачной стабильностью ломить спину с утра до вечера, приседая перед каждым начальником, боясь собственной тени, мучаясь от острого чувства несвободы. Я ведь и писать начала от того, что это только мое. Когда я придумываю сюжет и стучу по клавишам, я становлюсь свободной, хотя бы на час-полтора. И ни про какие гонорары при этом не думаю вообще.

Слезы подступили, но Ганна задрала голову, решительно загоняя их обратно. Она в отпуске. Она отдыхает. Она не будет думать ни про работу, ни про стабильность, ни про уверенность в завтрашнем дне, ни про Илью Галицкого. Черт бы это все побрал. Дорожка неожиданно закончилась, и Ганна очутилась на широкой, присыпанной аккуратным гравием парковке для автомобилей, сразу за которой и начиналась территория усадьбы Здравнево. Воздух здесь пах цветущей липой вперемешку с сиренью. Казалось, что от аромата даже слезы высохли, так и не пролившись. День был чудесный, и место было чудесное, и жизнь тоже была чудесной. В тот момент Ганна Друбич в этом была искренне убеждена.

Она прошла между кустов, очутилась на аккуратной песочной тропинке, ведущей к стоящему вдалеке барскому дому. У входа в тени деревьев расположились прекрасные резные деревянные скамейки, на одну из которых Ганна присела отдохнуть. Касса музея была еще закрыта. Ганна изучила табличку на дверях, а потом посмотрела на часы — ждать минут сорок, но это совсем не страшно.

Немного отдохнув, она встала со скамейки и пошла по липовой аллее на возвышающуюся над Двиной кручу. Вниз к берегу спускалась каменная лесенка, но Ганна осталась наверху, на смотровой площадке, где тоже стояла удобная широкая скамья, так и манившая прилечь и уснуть сладким сном. Спать Ганна, конечно, не стала, зато на воду смотрела долго-долго, будто та могла унести с собой все ее печали и горестные раздумья.

В повседневной круговерти думать было некогда. Четыре работы, подрастающий Вовка, да еще и Генька заполняли собой все ее мысли, и только во время отпуска, когда Ганна ненадолго ослабляла вожжи, раздумья настигали, ввинчивались в голову, взрывая ее изнутри.