Читать книгу "Хроники Порубежья - Юрий Рудис"

Иван понял это так, что ему предлагается самому проявить смекалку и сообразительность, встал, и глядя себе под ноги, медленно, словно шёл по минному полю, сделал несколько шагов. Ничего, кроме множества разнообразных камней, которыми было усеяно всё вокруг, да растущей меж ними густой травы. Ермощенко покрутил головой, подобно тому, как это несколькими минутами раньше делал Волох, и снова ничего интересного обнаружил. Пожав плечами, прошёл еще немного и поравнялся с тем самым огромным валуном, вокруг которого незадолго перед тем старик нарезал круги, и упёрся он в невидимую, но ощутимую преграду. Это было похоже на то, что ощущает человек, когда выходит из подъезда на улицу, где вовсю гуляет пурга, когда кажется, что ветер дует тебя прямо в грудь. Поэтому, чтобы сделать еще один шаг, пришлось приложить определенноё усилие.

Иван постоял, ожидая неизвестно чего, но, видя, что ничего не происходит, еще раз шагнул, и отшатнулся, когда из-под его ног с неистовым писком выпорхнула какая-то пичуга. Где-то совсем рядом зацвиринькал кузнечик, ему откликнулся ещё один. Ворона, прошумев крыльями, уселась на верхушку валуну и, хрипло каркнув, принялась чистить перья.

— Ага, — сказал сам себе Ермощенко, сохраняя полное спокойствие. — Ну, микроклимат тут начался такой, уникальный, что ли, способствует существованию всякой живности…Вот хотя бы лисички…

Действительно, откуда-то из-за камня появилась небольшая блекло-рыжая лиса, с мослом в пасти, посмотрела на Ивана без всякого выражения и потрусила дальше.

— Прочь, прочь, проклятая, — с запоздалым гневом закричал Волох, носком сапога прочертил по земле круг и толкнул туда Ивана. — Стой тут. За черту, пока не скажу, ни шагу. Ясно?

— Слухаюсь, ваше высокоблагородие.

Ермощенко присел на корточки, поднял воротник пальто, чтоб не видеть старца, и закурил.

— Никак ворожить вздумал? — развеселился Волох. — Дым из ноздрей пущать?

— Да пошёл ты, — ответил Иван, стряхивая пепел в траву.

Прошло несколько томительных минут, Волох неподвижный, словно обратившись в соляной столб, взирал вдаль. Комары, о которых до того не было и помина, роились в воздухе, радостно напевая звенящими от предвкушения тоненькими голосками. Ермощенко тоже в первый момент обрадовался этому проявлению жизни, и приготовился к встрече с кровососущими, поглубже надвинув шапку и засунув руки в карманы пальто. Лишние хлопоты, ни один комар не сумел преодолеть невидимой границы, очерченной Волохом. Было видно, как насекомые бьются об неё, словно об оконное стекло. Ивану казалось, что он даже слышит, как трещат, встречаясь с преградой, узенькие комариные лбы.

Впрочем, в отличии от этих, скорее воображаемых, звуков, тупой стук, раздавшийся над головой, нельзя было списать на счёт воспаленных нервов. Иван поднял глаза и увидел как вниз, беспорядочно кувыркаясь, падает утка. Вероятно, для неё столкновение с творением Волоха оказалось не таким безвредным, как для комаров. Не долетев нескольких метров до земли, она каким-то чудом выправилась и на бреющем полёте скрылась из виду, оставив на память о происшествии несколько пёрышек, упавших к ногам. Иван, впечатленный увиденным, глубоко задумался о том, насколько далеко уходит невидимая стенка, выставленная Волохом.

Страшно подумать, что будет с самолётом или космическим кораблём, которых угораздит наткнуться на неё. Ермощенко вытер холодный пот со лба, представив, что может случиться, если это сооружение, эта невидимая башня, выходит за пределы стратосферы, что она достигает луны, а может быть даже солнца. Дело пахло вселенской катастрофой. Мало того, ведь у башни два конца, и если один уходит вверх, то другой уходит вниз и, возможно, пронзает планету насквозь. То есть, тут одними ушибленными кротами не обойдётся.

Видение ушибленных кротов вернуло Ермощенко на грешную землю, и направило его мысли по другому руслу. Теперь он задумался о том, что его мозг, не способный дать удовлетворительное объяснение окружающей реальности, развлекается отвлеченными абстракциями, что, по сути, является чистой воды симуляцией полезной работы разума. Это было настолько плохо, что даже думать об этом не хотелось. Ведь теперь получалось, что даже на собственные мозги Иван мог рассчитывать только с определенной оглядкой.

И тут он подумал, что есть вещи пострашнее, чем одиночество.

Между тем, вокруг оглушительно трещали кузнечики, ярко светило солнце, ворона снялась с камня и куда-то подалась по своим вороньим надобностям. Ермощенко с острой завистью посмотрел вслед вольной птице, хотел, по своей привычке, как всегда он делал в минуты тоски и печали, вздохнуть поглубже, и вдруг почувствовал, что дышать стало трудно, воздух сгустился, и его приходилось проталкивать в лёгкие. Но изменился не только воздух. Хотя солнце по-прежнему стояло высоко, и погода была ясная, но вокруг потемнело, словно грозовая туча закрыла небо.

И, главное, страх, жуткий в своей в конечной безысходности, заледенил сердце, и Ермощенко, кажется, впервые понял с такой наглядностью, что это значит, когда кровь стынет в жилах. Ему понадобилось некоторое время, чтобы, нет, не преодолеть этот страх, преодолеть его, пожалуй, было невозможно, но хотя бы как-то свыкнуться, стерпеться с ним, что бы суметь почувствовать что-то ещё кроме него, чтобы заставить действовать непослушные мышцы. Даже просто поднять взгляд, словно прикованный к земле, оказалось не простой задачей. Но тут уж Иван проявил упорство, потому что был он такой человек, что на всякий страх организм его ощетинивался, согласно второму закону Ньютона, о том, что действие равно противодействию. Поэтому неудивительно, что сейчас Ермощенко испытывал даже не злость, а лютую злобу. Он ещё не знал, на кого она обратится, и его мутный взор скользил по камням, словно примериваясь, который из них удобнее ляжет в ладонь.

Из-за всех этих разнонаправленных чувств и ощущений Иван не сразу осознал то, что предстало перед его глазами. Всюду, там, где раньше взгляд находил только густую траву, росшую между камней, теперь он то и дело натыкался на обломки копий, рукоятки ржавых мечей и топоров, проломленные щиты, клочья одежды и ещё какие-то предметы, назначение которых Ермощенко с ходу определить не мог. Одно ему было ясно, что тут когда-то сошлись в смертельной схватке множество людей, и сложили, как говорится, свои кости, которые теперь, растащенные лесными зверями, беспорядочно валялись вокруг, так что, казалось, невозможно из них было составить и одного целого костяка. Видимо, не осталось никого живых, чтобы похоронить павших, и собрать их оружие, истлевающее вместе со своими хозяевами. А может быть, не до того им было.

Кто-то, в глубине души Ивана, хватался за голову и кричал, чтобы его немедленно отправили домой следующим же рейсом, иначе он за себя не ручается. Или пусть вызовут скорую. Пусть она приедет. Пусть из неё выйдут санитары и умный психиатр с чемоданчиком. И чтоб в чемоданчике лежала такая специальная гадость, которую если вколоть, то весь этот бред сразу кончится. Вот пусть умный психиатр её и вколет. Немало дивясь этому паникёрству, которого даже не подозревал за собой, Иван тем временем пытался прикинуть по состоянию костей и степени заржавленности железа, как давно произошло побоище. Выходило, что с той поры минуло несколько десятков лет.