Читать книгу "Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов"

Иными словами, историк продолжал придерживаться мысли о том, что вотчинное право «было пережитком патриархального права, не умевшего отличать политической власти от права собственности»[272]. Данный тезис позволял доказать независимое от государства происхождение только светского, но не церковно-монастырского иммунитета, ибо духовные власти не приравнивались к «старым родителям» и не имели холопов.

Следовательно, Покровский по существу остался на той же суженной почве признания автогенности иммунитета, что и Павлов-Сильванский, который не подводил общей социальной базы под феодальный иммунитет в целом. Павлов-Сильванский, как мы уже подчеркивали, вернулся к концепции не Неволина, а Милютина, производя светский иммунитет из права землевладельца, а церковно-монастырский – из княжеской милости[273]. Покровский в борьбе с «историками-идеалистами» не забывал подчеркнуть надстроечное происхождение жалованных грамот и глубинность иммунитетных корней: «…и церковный иммунитет не создавался, а только признавался княжескими грамотами»[274].

Это утверждение Покровского имело очень большое методологическое значение, хотя и не было оригинальным – ту же мысль, но применительно к ханским ярлыкам, высказывал некогда К. А. Неволин[275]. Покровский пошел дальше Павлова-Сильванского, и возрожденный им тезис Неволина получил признание в последующей советской историографии. Тем не менее, в книге 1918 г. данный тезис звучал декларативно, поскольку автор не только не доказывал его, но больше того – он довольно тщательно заслонил его другой концепцией возникновения иммунитета, весьма близкой к концепции княжеской милости, которую он оспаривал, критикуя «историков-идеалистов». Вместо фигурировавшей еще у Павлова-Сильванского идеи милости (по отношению к духовным землевладельцам) Покровский развил идею «табу»: «В основе „феодальных вольностей“ лежит понятие иммунитета, а в основе самого этого понятия – идея, нам хорошо знакомая: идея „табу“, только табу это нечто неприкосновенное безусловно, для всех людей, а иммунитет создавал неприкосновенность условную, для некоторых людей при известных обстоятельствах». «Имение, пользующееся иммунитетом, есть табу для королевской, царской, великокняжеской – чьей угодно администрации… Есть много оснований думать, что идея условного табу зародилась там же, где идея табу вообще – в области религиозной. Древнейшие, и абсолютно, и относительно, в истории отдельных народов, образчики иммунитета встречаются нам в церковных имениях и владениях» (далее приводился пример Нипура в Вавилоне)[276].

Покровский указывает, что «в древней Руси церковь отгораживается от княжеского суда всех раньше – и всех основательнее»: в XII в. князья признают право церковного суда над так называемыми «церковными людьми» (сюда автором включались «не только те, кто дал аскетический обет», но и все, «кто… работал» в обширном церковном хозяйстве); затем, в XIII–XIV вв., полный иммунитет предоставили русской церкви татарские ханы в своих ярлыках; «позднейшие грамоты русских удельных князей лишь по частям подтверждали то, что универсально и сразу было даровано татарскими ханами»[277].

Идею «табу» Покровский распространил и на светский иммунитет, существенно ослабив тем самым концепцию независимого от государственной власти происхождения иммунитета, которую он тут же декларировал: «Светское табу от княжеского судьи появляется в русской истории позже церковного – и объем его меньше… Светское табу само по себе не может нас удивить: мы знаем, что и на родине табу, в Полинезии, вождь может „табуировать“ любую понравившуюся ему вещь… отчего не произвести ему такой же операции по отношению к понравившемуся ему человеку?»[278]. Столь широкое и произвольное объяснение пожалования светского иммунитета правом княжеского «табу» Покровский, однако, конкретизировал и поставил на почву реальных фактов: «Иммунитет давался светскому владельцу за службу и, конечно, фактически под условием этой службы. В обмен на эту последнюю князь налагал на себя и своих слуг, так сказать, пост по отношению к данному имению»[279]. Здесь уже иммунитет обусловлен службой, связан с вассалитетом и даже рассматривается как его следствие[280]. Новизну и важность этого положения можно оценить, учитывая, что главный предшественник Покровского – Η. П. Павлов-Сильванский – изучал иммунитет и вассалитет совершенно изолированно один от другого.

Не видя в иммунитете характерного порождения феодальной формы земельной собственности, Покровский допускал возможность его ликвидации в случае отсутствия жалованной грамоты: «…в любой момент мог явиться конкурент и, фактически же, упразднить монополию»[281]. Жалованную грамоту автор считал «юридической основой иммунитета»[282] и приравнивал ее по значению к документам XIX – начала XX в., оформлявшим какую бы то ни было «монополию»: «…жалованная грамота… являлась не материальной, а идеологической необходимостью при создании иммунитета, как в наше время закон, изданный государственной властью, является необходимостью при создании любой монополии», которая может существовать «и раньше закона»[283]. В основе уподобления жалованных грамот позднейшему законодательству, утверждавшему права «монополии»[284], лежит челобитная теория Ланге – Сергеевича, модернизированная Н. А. Рожковым (выдача грамоты – нотариальный акт, князь – «простой нотариус»)[285]. Однако Покровский не был безусловным последователем этой теории. В работе 1918 г. он не проводит мысль, что жалованные грамоты давались как бы автоматически, в порядке штамповки привилегий. Его теория «табу» и выдачи грамоты как компенсации за службу по существу ближе к концепции княжеской «милости», т. е. выборочного, а не сплошного пожалования землевладельцев.