Читать книгу "Кондотьер - Макс Мах"

«Татары с жидами… Н-да, те еще деятели!» – иудеев в Хазарии хорошо, если набиралось процентов пятнадцать, да и те исторически носили прозвище жидовинов, а не жидов, как их европейские единоверцы. Но важнее другое – Хазария являлась частью России с пятнадцатого века, Сибирское ханство – с семнадцатого. Назвать эти земли – а их именования входили и в титулование российских императоров – провинциями все равно, что считать нацменами литвинов или поляков.

«Или малороссов…»

– Ну, а в Хазарии чем я могу быть вам полезен?

– Кое-где поднимают голову сепаратисты…

– Жандармерия разучилась ловить мышей? – оскалился Генрих, принимая у Варламова стакан с виски.

– Не разучилась, – покачал головой собеседник, – но даже самый большой кот не справится с армией крыс.

– Генерал Бекмуратов с такой оценкой Отдельного Корпуса согласен?

– Не знаю, право, – пожал плечами Варламов. – Но в Сянцзане наши доблестные жандармы, мягко говоря, опростоволосились. И восстание, извините за выражение, просрали, и удар не выдержали. А ведь там стояла целая бригада! С артиллерией, между прочим, и бронетехникой. Каково!

– Да, удручающе, – согласился Генрих. – А армию, стало быть, вы боитесь использовать из-за ее, так сказать, национального состава.

– Именно так.

– И кем же я, по-вашему, должен командовать?

– У вас ведь есть свои люди? – прищурился Варламов.

– Есть, – кивнул Генрих. – Две-три бригады. Четыре, если вымести всех подонков Европы подчистую. Но это дорого вам станет, да и недостаточно для таких густонаселенных районов. Объявлять вербовку в обеих Америках? Долгая история, и не факт, что ваши «друзья» в Пруссии, Австрии или Голландии не захотят воспользоваться моментом.

– Об этом и речь! Тут медлить нельзя! – оживился Варламов. – Дело следует сделать быстро и решительно, чтобы ни здесь, ни там никто и чирикнуть не успел. Жандармерия, к слову, понадобится, чтобы наших либералов и социалистов утихомирить, а армия на границах потребна. В Европе неспокойно, и не мне вам об этом рассказывать. Сами знаете, небось!

– Все равно не пойму, с кем же прикажете приводить к смирению непокорные провинции?

– С народным ополчением! – судя по всему, иронии, небрежно спрятанной в вопросе Генриха, Варламов даже не заметил.

– С дружинниками Половцева и Семака?

– Их, между прочим, до ста тысяч набирается, и подготовку какую-никакую получили!

– Вот именно, какую-никакую. Мне рассказывали, что дружинники эти, скорее бандиты, чем солдаты.

– А для такого дела, Генрих Романович, солдаты и не нужны. Бандиты даже лучше. Мятеж следует не просто подавить, мятежников надо раздавить. И так это проделать, чтобы и другим неповадно стало. Вы ведь понимаете меня?

– На каталонский манер? – Генрих сделал аккуратный глоток виски и теперь закуривал. – А-ля полковник Кейн?

– Скажете, плохо получилось?

– Вообще-то, плохо, – выпустил дым Генрих. – На мой вкус.

– А на мой вкус – вполне! – Варламов взял из потемневшей от времени деревянной, инкрустированной старым серебром сигарницы светлую «кохибу» и потянулся за настольной гильотинкой.

– Отчего же не пригласили его? – Генрих наблюдал за тем, как Варламов раскуривает сигару, и думал о превратностях судьбы. Пару дней назад его чуть не убили, случайно перепутав с Кейном. Впрочем, случайно ли? И действительно ли перепутали? Начинало казаться, что нет.

– Кейн – чужой! – пыхнул дымом Варламов. – А вы мало что свой, доморощенный, так еще и с историей. И в Хазарии, может статься, человек не чужой.

– Звучит цинично.

– Зато честно.

– Это да, – согласился Генрих. – Хорошо, я обдумаю ваше предложение, но прежде – огласите цену.

– Всем выходцам из империи, вам, Генрих Романович, в первую очередь, полное забвение прошлого.

– Амнистия? – уточнил Генрих.

– Забвение, – повторил Варламов.

– А на бумаге вы это как оформите?

– Не бойтесь, не в первый раз! Так сформулируем, что и нам спокойно будет, и вас никто по судам не затаскает.

– Я в таких делах на слово не верю, – покачал головой Генрих. – Сначала я должен увидеть документ.

– Хорошо, через… – Варламов задумался. – Через три дня, я думаю. Да, пусть будет три дня!

– Значит, через три дня.

– Так вы согласны? – снова оживился Варламов.

– На что?

– На мое… на наше предложение!

– Я должен все обдумать, и ведь я ничего еще не слышал о гонораре.

– Вам миллион…

– Рублей?

– Золотых рублей, – подтвердил Варламов. – Остальным обычные расценки плюс пятнадцать процентов.

– Двадцать пять.

– Вы с ума сошли!

– Не сошел, но, если вы предлагаете менее двадцати пяти процентов, мне и думать не о чем.

– Китайцы готовы платить вам двадцать пять процентов?

– Право, не знаю! – усмехнулся Генрих. – Но вы заплатите. Впрочем, и я еще не согласился, так что думайте!

* * *

Генриха не было полчаса. Может быть, чуть больше. Ей показалось – очень долго. Поговорил коротко с Павлом Георгиевичем и ушел куда-то наверх. Если верить Бекмуратову, в кабинет Нелидова, чтобы встретиться там со статс-секретарем Варламовым, но самого Петра Андреевича она не видела. Тот, похоже, воспользовался другим входом.

«Знать бы еще, в чем интрига!»

Но чтобы понять, что к чему и зачем, не дурно было бы для начала узнать, отчего такой ажиотаж вокруг фигуры полковника Шершнева и зачем, черт побери, премьер-министру понадобился собственный кондотьер! Начать, разумеется, стоило с Генриха.

«Что ж, рассмотрим вводные, как они есть…»

Не претендуя на основательность своего знания, Натали все-таки отнюдь не поверхностно разбиралась в вопросах современной истории, а потому скромный чин Генриха – полковник – в заблуждение ее не ввел. Полковник – не звание, а дань традиции, не более, но и не менее. На самом деле, из того, что помнила Натали, получалось, что с тем же успехом Генрих мог называть себя и генералом.

«Как минимум генерал-лейтенант… как максимум…»

Среди людей, начальствовавших в Великую войну над сопоставимыми воинскими контингентами, армиями и фронтами, крепостями, городами и провинциями, легко припоминались и генерал-полковники, и генералы от инфантерии и кавалерии, и даже маршалы и фельдмаршалы, если иметь в виду галлов и австрияков, но отчего бы их и не иметь?

Мысль получилась двусмысленная. От нее Натали сначала едва не бросило в жар, а потом пробило на смех. Она не засмеялась все-таки, но улыбнулась, и улыбка эта не осталась незамеченной.